На нас смотрела женщина — тощая, в сером халате из рваной вискозы, с длинными волнистыми нечесаными волосами, кажется, седыми, или просто грязно-серыми. Под глазами у нее залегли глубокие фиолетоватые тени, а сами глаза были полупрозрачными, белесыми, и, кажется, больными.
— Не надо жечь, — сказала она. — Нам все понятно. Мы будем говорить.
— Ага! — воскликнул Камориль. — Дайте-ка, я угадаю! Вы, барышня, и есть Родион Сизый, но обычно говорите с посетителями, как его ассистент? Вроде бы как и нежелательных клиентов послать не совестно, да и вообще удобно, хорошо… А Родион — это как Мириам там, или Эланор?..
— Нет, — сказала женщина, — Мы — Тайра и Родн.
Никс сдула с пальцев свой магический огонек, как пыль с ногтей. Все снова погрузилось в синеватую влажную тьму.
— Так мы можем увидеться с Родн Кои? — спросил я.
Женщина перевела на меня взгляд жутковатых своих зрачков:
— Вы уже решили, и теперь мы видим, что нам вас не остановить. Идите за Тайрой. Но кочерга ваша пускай подождет снаружи.
— Кочерга? — переспросил я, недоуменно нахмурившись.
— А вот тебе и прозвище, — Камориль обернулся к Никс.
Та скривилась:
— Чего это?
— Мы настаиваем, — ответила женщина.
— Ну и ладно, — Никс надулась, — и подожду. Только долго там не возитесь, хорошо? Тут темно и страшно. Я костер разведу! Придумала!
— Постараемся, — пообещал ей я.
— Кричи, если что, — сказал Эль-Марко.
— А может, ты с ней останешься? — спросил я у него.
— Вы идете, или нет? — поторопила нас Тайра Кои.
Я посмотрел на Никс, на Эль-Марко и на Камориль.
— Так, — сказал я, — Камориль, Эль-Марко — оба оставайтесь с Никс. Я сам пойду. В конце концов, у каждого воина есть такое дело, которое он должен сделать, и должен сделать сам. Пойдемте, Тайра. Друзья подождут меня снаружи.
Камориль явно хотел что-то сказать, но не сказал: махнул рукой и отпустил с миром, сошел с крыльца и щелкнул зажигалкой, закуривая.
Я же двинулся вглубь темного, пропахшего гнилью и сыростью дома следом за тощей женщиной в сером, волосы которой были так длинны, что доставали ей до середины бедра и стелились за ее спиной, как тонкая, почти невесомая тюль.
Мы прошли насквозь три комнаты, заполненные каким-то невнятным хламом вроде совиных чучел и пустых картинных рам, и вышли в четвертую — такую же темную и пыльную, как все остальные, но чуть менее захламленную, побольше размером и с маленьким окошком под самым потолком.
Нормальный человек бы ничего здесь не разглядел — в такой-то атмосфере. Но мне света хватило.
Я увидел инвалидное кресло, стоящее посреди комнаты, на старом выцветшем ковре. Не кресле сидел толстый обнаженный мужчина с кожей мучнистого оттенка. По его туловищу, деформированному множеством жировых складок, на кресло спускались такие же седые, как у Тайры, волосы, и такие же длинные.
Еще у него не было ни рук, ни ног, и культи терялись в этих блеклых волосах и нависающем сверху сале.
Он смотрел на меня бесстрастными, усталыми глазами, едва заметными за тяжелыми веками, и по круглому его лицу блуждала ласковая улыбка.
И я не смог заставить себя что-либо сказать.
Я даже поздороваться не смог.
— Чем будешь платить? — прошелестел он алчным полушепотом.
Я вздрогнул.
Тайра стояла справа от меня. Она как-то даже расправила плечи, и, когда Родн произнес свои слова, торжественно задрала вверх острый подбородок.
Я снова посмотрел на Родн Кои и проговорил, стараясь, чтобы по голосу моему нельзя было ничего прочесть:
— А чем вы обычно берете?..
Родн Кои ответил не сразу. Очевидно, ему просто понравилось меня разглядывать. Или он пытался… прицениться?..
— Памятью, — наконец ответил он.
— Вот как, — кивнул я.
Памятью он берет. Надо же. Он что… забирает, впитывает в себя память просящих? А что он дает взамен? Чем торгует? Весь тот хлам в трех комнатах — не его ли наторгованное имущество? Мол, если память кончилась — тащите вещи… Но зачем ему такая цена? Ну, очевидно же — затем, чтобы задним числом проживать чужие жизни. Своя-то, наверное, не сладка. Горька, как лекарство, или пресна, как парафин. Ну, до определенной степени. То, что забрало у него руки по середину плеча и ноги по середину бедер, оставило ему, хотя бы, мужское его начало.
Мерзкое какое существо, а. Хоть и человеческое — до кости. Вроде бы. Как бы.
Камориль бы он, наверное, понравился. Дикой своей извращенностью — как экспонат цирка уродов, хотя бы. А Николу Тайра правильно сюда не пускала — рано ей голых седых толстяков-инвалидов наблюдать, ой, рано. Даже мне, пожалуй, не как раз. Я бы, честно, мог бы — не смотрел.