Камориль видел маленькую фигурку с рыжей копной волос, что стоит под этим древом и смотрит на него снизу вверх.
Мйар касался шершавой коры руками.
Он исходил множество дорог, и вот, наконец, нашел этот величественный древний кедр, укрытый зеленой пушистой хвоей даже в самый смертельный мороз.
А потом Камориль увидел лицо древнего старика, лежащего под капельницей в пропахшей лекарствами полутемной палате. Обшарпанные стены, гул аппаратуры, отдаленные шаги медсестер.
Мйаровы пальцы — сильные, крепкие, красивые, а в них — старческая рука, увитая вздутыми венами, усыпанная коричневыми пигментными пятнами. Рука дрожит. Старик похож на сморщенный овощ, оставленный гнить на солнечном подоконнике. У него глаза — синие, и взгляд этих глаз пронзителен, как рентген.
Старик ни о чем не жалеет. Он сделал все, что мог и что должен был.
И вдруг — жаркое дыхание, полные, гладкие, теплые груди, упирающиеся Мйару куда-то в плечо. Красные влажные губы шепчут что-то на ухо, женщина трется скулой о Мйарову шею.
А потом — кровь.
То ли это ее платье скользнуло на черный мраморный пол.
То ли кишки разметались по рыхлой черной земле.
Фиолетовый яд стекает прозрачными тугими каплями с тонкого лепестка крапчатого гладиолуса.
Луна становится красной, каменные ладоши хлопают, и с высокой скалы, усыпанной кривыми тонкими соснами, летят в бездну обрушившиеся башни замка-тюрьмы, превращаясь в черных и белых птиц.
Камориль резко сел. Первые две секунды он не мог понять, где находится. Потом он обнаружил, что спал, укрытый пуховым одеялом, на кровати, у Мйара в спальне. Он глянул по сторонам — всё, как всегда, стены насыщенного персикового цвета, ближе даже к темно-оранжевому; полки с милыми декоративными мелочами; в окошко под самым потолком пробивается свет, на вид почти осязаемый, и в нем трепещут пылинки и какая-то совсем беззвучная мошкара. Тепло.
Как будто бы это тот редкий случай, когда Мйар пригласил Камориль к себе и они отчаянно наглотались вдвоем какого-то убийственного пойла, и Мйар разрешил некроманту остаться, а сам ушел спать на диванчике в соседней комнате, там, где у него плита, сервант, комод, столик и, собственно, диван с креслом.
Было бы так.
Камориль почти уже сам себе поверил, что так оно и есть, и что все эти мистические неприятности — просто сон.
Он сел на кровати, стараясь не скрипеть. Пятерней закинул волосы назад, раз уж они сбились за ночь и разметались по плечам, как попало. Уставился прямо перед собой.
На стене висела картина — темный морской пейзаж, изображающий ненастье, написанный широкими свободными мазками. Камориль задержал взгляд на переливах нарисованных маслом волн. В его голову, откуда еще не выветрились остатки странного сновидения, стали стучаться слова и фразы, так похожие на воспоминания о далеком прошлом, которое случилось с ним самим. Но прошлое это было не его.
И он не мог видеть этого прошлого, но ему все равно казалось, что он видел. Что был там.
В этом лагере, который Мйар описывал скорее как лабораторию по созданию разнообразных гибридов и химер.
На далеком севере.
Стало быть, Мйар — по крайней мере, его тело — искусственное. Выращенное, вылепленное некими сугубо талантливыми целителями и чтецами, гениями в своем роде. Давно погибшими, вестимо. Мйар не был никогда рожден женщиной. А как же пупок? А что пупок — делали не идиоты. И создан он был для того, чтобы вместить в себя душу исключительного чародея прошлого, умершего много веков назад.
Мйар не назвал имени этого чародея — может, сам не знал. Камориль читывал когда-то, в юности, несколько приключенческих интерпретаций деяний великих древних чародеев, да пару учебников истории. Но его эта тема никогда особо не интересовала. Его интересовали способы колдовства, действующие формулы, заклинания, когда они еще были доступны — словом, практика. А умершие давным-давно «вершители судеб» ему были безразличны, буде он сам не стремился стать одним из них.
И каково же это — узнать однажды, что ты — лишь инструмент в руках властьимущих? И не идиоты ли они, если думают, что ты им не воспротивишься и будешь починяться во всем?
Расчет должен быть очень тонок. Даньслав Никанорович Заболотницкий, он же «Белый Коготь», — последний из династии личных пророков на службе у последнего же монарха ныне покойной державы, — пользовался доверием в общем-то параноидального правителя. Отчего пользовался-то? Кто знает. Может, человек был хороший. А, вероятно, был. И вот этот самый Даньслав предложил своему королю рискованное мероприятие, и вызвался сам исполнять в нем одну из главных ролей. Знал ли кто, что Даньслав — не пророк, а самый настоящий судьбоплет? Кровь предков наконец «загустела» до нужной кондиции, явив миру судьбоплета, и тот решил использовать свою силу самым страшным и опасным способом.