Ромка зашелестел бумагами и передал мне пожелтевший конверт. На нем было написано: «Мйару Вирамайна». Внезапно меня затрясло. Я не понимал, что такое творится, но у меня реально волосы на руках и затылке зашевелились и чуть ли не встали дыбом. Ромка поднялся и захлопнул форточку, в которую врывался тревожный сквозняк, а я открыл не заклеенный клапан письма и развернул сложенный вчетверо листок.
«Мйар, Мйар Вирамайна Коттэра знает, в чем истина нашей силы, которая проснется в сыне моего сына. Он ходил туда, где другое небо, и несет в себе нужные слова. Фотографии — в моем альбоме, где я молодой, там я, Мйар и Варя. Я знаю, что все пошло не так. Вообще не так. Совсем не так. Не так как вы хотели, но я иначе не смог. Я прошу прощения у тебя, Мйар, но и ты должен благодарить меня. Ты знаешь. Варя тоже. Ты-то не умрешь, нет, но она сама никогда о таком не мечтала. Научи ребенка тому, что узнаешь сам, и расскажи ему обо всем, что было, потому что прошлого мы не видим. Я сам не могу, если об этом кто-нибудь узнает сейчас, могут и не поверить, а могут поверить, но тогда будет плохо, меня заберут и мне придется умирать дольше, ведь мы в опале.
Ты мальчика побереги, если он молод, ведь даже сейчас народу все еще недостает крови, хоть и испито ее с избытком. Время пройдет и все может вернуться, усилиться, как болезнь. Пока он не умеет контролировать мои способности, он может натворить бед.
Сын мой, ежели в тебе проснулась сила и ты нашел Мйара Вирамайна, значит, ты уже сделал то, что сделал. А сделанного не вернуть. Верь себе как никому другому.
Прости меня еще раз, Мйар Коттэра. Я испытывал ни с чем не сравнимую боль до конца своей жизни. Но я не жалею о том, что сделал, жалею лишь, что я — человек, и сделать лучше не смог, хотя казалось бы… И сейчас я прошу тебя об одном: прости меня. Может, ты меня давно уже простил.
Мйар Вирамайна сидел, как будто бы опущенный в холодную воду. В одной руке — письмо, другая лежит на колене. Потом он прикрыл свободной рукой глаза и проговорил:
— Белый Коготь, это же Данька Белый Коготь. За что мне тебя прощать, глупый ты человек? Я не понимаю… Что за чудеса без объяснений? Что за стиль письма?.. Дислексия? Дисграфия? Маразм? Шифровка? Ничего не понимаю!
— Ты его вспомнил? — спросил Ромка. — Моего деда? Вспомнил?
— Да как тебе сказать, — Мйар подпер ладонью щеку, — я знаю, будто бы нутром чую, что он был хорошим человеком и очень сильным колдуном. Это письмо — оно странное, да… Но, понимаешь, я точно знаю, что Данька был из таких… особенных людей, которыми хочется гордиться и которых никак не хочется отпускать из своей жизни. Такие производят впечатление надежности гранитных скал, и как будто бы даже знают, куда идти… и как из любой передряги выбраться.
— Я не знал своего деда, так что…
— А ты письмо само читал?
— Да.
— Хм. Значит, есть еще отдельное фото, где есть я, Даньслав и Варя. Поищи его, а я пока подумаю да это письмо внимательней перечитаю… ладно?
Ромка кивнул. Фотографии троицы он сам ни разу еще не видел. Была отдельно бабка, был дед, и была та, с перфорированным краем, где был Мйар. Что примечательно, были в доме и фотографии деда в старости, и среднего возраста, и совсем еще юного… А от бабки почему-то осталась всего одна фотография.
Ромка нашел ее среди дедовых и протянул Мйару. Сам он видел в этом бабкином изображении разве что ответ на вопросы одноклассников по поводу его восточных глаз. Точь-в-точь, как у бабки, раскосые, черные, с особенным абрисом век, глаза Ромкины никак, по его мнению, к светлой челке не шли.
Мйара, судя по всему, окончательно закоротило на этом единственном изображении Варамиры. Он смотрел на него, не моргая, брови нахмурены, губа нижняя прикушена. Ромка впервые увидел Зубоскала настолько сосредоточенным.
Что ж, значит, он на самом деле нашел именного того, кого следует. Цепочка замыкается. Страшные сны ушли, а Камориль своей необременяющей властностью дал надежду на то, что Ромка сможет обуздать силу, которая в нем проснулась, и, более того, понять ее. Чем бы таким особенным она ни была.
Ромка оставил Зубоскала наедине с фотографиями и письмами, а сам решил поискать мать и Камориль. Через полупрозрачное стекло кухонной двери он разглядел их размытые силуэты: они все-таки что-то пили, причем не чай и не кофе. Ромка без стука приоткрыл дверь и вошел. Некромант держал в руках прозрачный бутон хрустального бокала, наполненный домашним вином. Мальчик уселся на краешек мягкого уголка, рассматривая, что сладкого есть на столе.
— Так вот, приворот на самом деле действенный, я пробовал, — говорил Камориль, — однако, толку? Любимый человек становится, как овощ. Ест, пьет, спит — но все, как будто каторгу отбывает. Не жалуется, что вы, ни разу! Тут два пути — отворожить или убить. Уж к чему сердце больше лежит. А, Рома, — Камориль, наконец, обратил внимание на мальчика, — ну, что там наш Геннадий?