— Ну да, но…
— А что «но»? Я она и есть.
— Я просто думал, что… Что с вами дядька Зубоскал говорить будет. Ну, или Камориль. Я не думал… Я вообще здесь случайно… Я просто…
— Ничего не бывает случайного, — тихо сказала баба Паша. — Уж поверь мне, я-то знаю. И ты тоже однажды это будешь знать.
— Наверное… — решил не перечить Роман.
— Ты должен знать, сыночка, что колдуньи вероятностей — это самые слабые из практикующих провидцев, — она подняла руку и положила ее Ромке на локоть. Рука была теплой. — И я смотрю на тебя и вижу, что ты — мой брат. Ты из нашего племени.
Она открыла глаза. Они были темные и раскосые. И правда… из одного. Баба Паша смотрела на Ромку недолго, не больше двух секунд. Потом ее веки снова опустились.
— Ты провидец, — сказала она. — Провидец и судьбоплет. Пускай это заботит тебя больше, чем суета.
— Х… хорошо… — Ромка сглотнул. — Баб Паша, а что это значит? Это значит, что я могу видеть будущее?
— Да.
— А что делает «судьбоплет»?
— Плетет судьбы.
— А как?
— Этого я тебе не скажу, — она отпустила его локоть. — Потому что не знаю. Провидцев и судьбоплетов никто не учит. Их некому учить, потому что таких, как ты — один на миллион. Нет, на миллиард. Нет, таких как ты больше нет вообще.
Ромка нервно хихикнул.
— Так я, что ли, получается… избранный?
— Ты одаренный. И ты же — проклятый. Тебе нужно быть очень осторожным.
— Баб Паш… А мой дед… тоже был судьбоплетом и пророком?
— Возможно. Прошлого я не вижу.
— Ага… Ну, в общем, он в письме сказал, чтобы я верил Мйару, и что Мйар мне поможет.
Она снова открыла глаза и внимательно посмотрела на Ромку. В этот момент она чем-то походила на сову.
— Да. Поможет.
Она закрыла глаза.
Ромка немного помолчал и спросил:
— Так а… Что же нам теперь делать?
— Это ты у Маришки спроси, — ответила Пелагея.
— Ага, так она все-таки Марина!
— Да, и она тоже… ведьма вероятностей. И не делай глупостей, сыночка! Помни, высокое небо не посылает нам бед, с которыми мы не в силах справиться. Я верю в тебя. Ты — хороший мальчик. Иди.
Мне было приятно смотреть на то, как ловко двигаются ее руки. Длинные пальцы с аккуратными ногтями. Отсвет лампы на мелькающем ноже. Она быстро порезала яблоко и высыпала очищенные дольки в кастрюльку с разогретым вином. Щепоть корицы, палочки гвоздики, перец, мята, сахар. Помешивая свое дурманящее зелье, она сказала:
— Люблю сладкий глинтвейн. Просто вино не такое вкусное. Я когда была маленькой и читала всякие книги, там, где застолья, где описывался «хмельной мёд» или «густое вино», представляла себе этот мед именно таким — пряным, густым и сладким.
— Да, это не идет ни в какое сравнение с кислотой нынешних столовых вин, — охотно согласился я.
— Ну, рассказывай, как дела, — Мари, помешивая глинтвейн, смотрела на меня. А я молчал. Потому что мне виделось, как в глубине ее лазурных глаз отражается океан. Мой мозг внезапно перестал поддерживать два потока мыслей одновременно, оттого я не сразу понял, что нужно что-то говорить.
— Да вот… очень рад, что мы с тобою снова встретились, — наконец сказал я первое, что пришло в голову. — Хоть и при таких странных обстоятельствах.
— Я так и не поняла, что у вас приключилось. Я только поняла, что вы — классные ребята, но это все!
— А-а… Да, на самом деле… много чего. И все… как на подбор… такое, во что сложно будет поверить.
— Не бойся, рассказывай, — подбодрила Мари. — И, кстати, расскажи мне… кто ты есть?
— В смысле?
— Ну… что ты такое?
Я замешкался. Не то чтобы мне хотелось от нее что-то скрывать. Наоборот. Я бы всё рассказал, что знаю. Проблема только в том, что…
— М-м, проблема в том, что я не знаю, что я. То есть, я не помню. Прости. Я не обманываю. Я на самом деле не помню, что я есть.
— Как так? — она чуть наклонила голову.
— Ну… — я замешкался, — это… Ты прямо так сразу спросила меня самое сложное… Это вообще очень мутная история.
— Тебе больно об этом вспоминать?
— Нет, не так, — я замотал головой. — Это не больно. Да и я не такая уж неженка. Просто это сложно.
Она рассмеялась.
— Ну да, — улыбнулся я. — Сложно и просто… Просто и сложно. Ладно, если вкратце, то так: я совсем не помню своего детства. Мне даже кажется, что не было его никогда. Может, конечно, мне и на него память отшибло, но ведь большую часть жизни своей я помню хотя бы урывками… Ну так вот. Первое мое воспоминание — это…
И я замолк. Я посмотрел на нее. Прочувствовал тепло уютной кухоньки, запах глинтвейна и запах девушки. На границе слуха почуял чужие разговоры за несколькими стенами. Услышал, как за окном, в чаще, мяучет кот, который, на самом деле, конечно же, кошка, ведь не бывает черно-рыже-белых котов… И все искрилось. И блик от луны на воде. И эти голубые глаза. И баночки с пряностями. И локоны неровно подстриженных светлых волос.