Он встал и подошел к высушенным трупам в углу, коснулся их рукой и сотворил свое смертельное волшебство. Кости, вырвавшись из оков плоти, собрались в клеть. Камориль подошел к Эррате, поднял ее и почти за шкирку оттащил в клетку из костей. Эррата верещала и сопротивлялась. Но она все еще думала, что это игра, и что сейчас они «соединятся», и что он ее «накажет». Камориль вытянул из трупов сухожилия, которыми привязал Эррату к кресту из тех же костей.
— Да, делай со мной все, что хочешь! — это было последнее, что она сказала перед тем, как Камориль заткнул ей рот черепом филина. Затем он наглухо запечатал костяную клеть еще несколькими чарами.
Наблюдая за тем, как начинает дергаться Эррата, понимая, что «наказания» не будет, Камориль достал мобильный телефон, набрал номер и произнес:
— Здравствуйте. Это Камориль Тар-Йер, и я по поводу Эрраты Тар-Йер… Да, мы, наконец, приняли решение. Мы согласны, что Эррате необходимо срочное и долговременное лечение. Можете забирать. Да, семья все оплатит. Я говорю, как глава семьи. Приезжайте как можно скорее, и постарайтесь, чтобы… чтобы санитары были поопытней. Не менее шести человек. Записывайте адрес…
Он продиктовал, как добраться до заброшенного особняка.
А Эррата пыталась кричать и дергалась. Дергалась и ее не настоящая грудь, и нарощенные женские бедра. Камориль смотрел на свое изуродованное тело, измененное хирургией и магией до почти полной неузнаваемости. Эррата, как и Веритас, была его братом-близнецом. Единокровным братом-близнецом, с которым они втроем срослись воедино еще в утробе матери так, что имели каждый по позвоночному столбу, но один на всех изуродованный таз, и еще пять кривеньких ног. Медицина и сейчас мало что смогла бы сделать с таким… ребенком, а в те времена, когда появились на свет братья Тар-Йер, им и вовсе не светило ничего, кроме скорой мучительной смерти. И тогда отец обратился к целителям. А эти ребята оказались не без смекалки. Они придумали, как разделить троих детей так, чтобы те остались живы. Нужно было всего-то добыть каждому некую замену двух его братьев. Этой заменой для Камориль стали паук и черный кот. Эррате достались кролик и кукушка. Веритасу — кабан и пес. Операция прошла успешно, но сущность животных, конечно же, наложила некий отпечаток на личности братьев. И почему-то Камориль и Веритас лишились удушающей тоски по недостающим частям себя, а вот Эррата… он с этим не справился.
Камориль еще подумал зачем-то, что если бы Эррата не стал транссексуалом — были бы они с ним похожи? Наверняка, были бы, генотип-то один. Разве что, растолстевший непомерно Веритас с этими своими бакенбардами, хоть и не делал с собой ничего дурного, совсем на Камориль не похож. Хотя, конечно, глаза…
— Давно нужно было это сделать, — проговорил Камориль, вставая. — Незачем было с тобой нянчиться. И да… спасибо, что решил не убивать. Ты, конечно, сейчас этого не поймешь, но потом, может быть, до тебя дойдет. Мы квиты. Лучше бы нам больше не встречаться, брат.
И Камориль ушел из дома, в котором он вырос, теперь уже навсегда.
Я с любовью смотрел на море, а морю до меня, кажется, не было никакого дела. Оно все еще было холодным, и, по правде говоря, у меня в голове не умещалось, отчего оно теплеет каждый год, и как это вообще возможно. Эта лазоревая толщь, чернильно-черная у дна, как будто бы тает на поверхности, как шоколадная глазурь на мороженном. И ты ступаешь по берегу, утопая в песке по щиколотку, а море слизывает твои следы, и так ты навсегда остаешься в нем, а оно — в тебе. В твоей душе, если быть наиболее точным.
— Эй, дядька Зубоскал, хорош втыкать, ехать пора! — окрикнул меня Роман, очень уж, на мой взгляд, не деликатно. Я вздохнул и поплелся по берегу назад, к повороту дороги, где и дожидался меня пацан.
— Иду-иду, — заверил его я. — Эх, люблю море.
— Мне тоже оно нравится, — согласился со мной Ромка.
Мы шли вверх по узкой улочке. Через несколько поворотов будет дом и гараж Эль-Марко.
— Я бы хотел, чтобы, если умру, мой пепел развеяли над морем, — очень серьезно сообщил мальчик. — Или сделали из меня драгоценный камень и бросили в море, знаешь, делают сейчас такое?
— До чего цивилизация докатилась, — покачал головой я. — Но что-то в этом определенно есть. Что-то такое пубертатно-романтическое… Но мне, определенно, нравится. Хотя, чего это ты вдруг о смерти?
Роман смотрел на дорогу перед собой, держа руки в карманах. Полуденное солнце уже слегка припекало.
— Да я о Камориль думаю. Как он там?
— Хм… может, позвони ему?
Ромка покачал головой:
— Нет, не буду. Вдруг, отвлеку от чего-то важного?