Смотря на кровавое месиво, отвратно бликующее на полуденном солнце, я подумал, что где-то уже видел такое… много, много раз я видел такое. А когда я выпустил железный засов из рук и тот упал в дорожную пыль, капли чужой крови на моей коже стали дымиться. Они стали нагреваться и жечь меня! Они как будто бы вонзались мне в кожу, в мясо, в кости, а тварь, размазанная на дороге, стала собираться в целое, она стала регенерировать прямо на глазах.
— Да что ж ты за жесть такая, — тихо взмолился я, отступая на пару шагов. Так быстро никто на моей памяти не регенерировал. Даже в руках у целителя.
Все, куда попала кровь существа, было у меня теперь в болезненных ожогах, а собравшаяся воедино тварь стала еще меньше походить на человека, чем раньше. Это было что-то отдаленно напоминающее морского ската, только собранное из почти что людских рук и ног разных размеров, покрытое кровяной коркой вперемешку с изодранной кожей. Оно вспучилось, стало из плоского выпячиваться куда-то вверх, силясь, кажется, сложиться в человеческую фигуру. Это фантасмагорическое зрелище лишило меня способности соображать и двигаться. Что это вообще? Это надо убивать? Как это убивать? Как?
На, предположительно, голове существа открылось множество звериных зеленых глаз, из плечей снова полезли руки, многосуставчатые, с разным количеством пальцев, из разных мест стали расти волосы. Существо было похоже на бурлящий суп: из него все росло, очень быстро, и, кажется, совершенно хаотически.
А я стал чувствовать, как на меня наваливается холодная, отупляющая усталость, совсем не характерная состоянию «зажатой струны». Я посмотрел на свои руки в ожогах — и это были руки дряхлого старика.
— Да что ты такое вообще?! — уже громко прокричал я, снова хватаясь за железный засов.
Ответа мне не было, засов показался неподъемным, а бурлящая масса, видом своим повергающая меня в ужас, медленно двигалась ко мне, отращивая новые конечности одну за одной и, как будто, желая обнять меня.
И тут я услышал стук ее сердца. До этого сердца не было, — но вот оно появилось. Аритмичное, многокамерное, неясно как вообще работающее, оно звучало внутри головы этого существа, и именно поэтому каждый животный зеленый глаз ее слезоточил кровью. Вот оно что. Сердце — в голове. Нарочно не придумаешь!
Зачем тебе сердце в голове, чудовище? Это же так… непрактично.
И я собрал все силы вместе и прыгнул, налету вцепившись когтями в эту самую голову, стал резать тысячу ее глаз, рвать артерии и вены, а потом резким рывком сломал позвоночный столб и отпрыгнул, пока сотня ее когтей не вонзилась в меня.
Голова чудовища оторвалась и покатилась по дороге, зловонная масса стала оседать и дергаться в агонии.
Я оглянулся на дергающуюся бардовую массу.
— Мага бы… сюда… элементалиста, — прошептал я, дрожа, — сжег бы все это… напрочь.
Но мага не было. Мне же не хотелось трогать эту массу более ни одним пальцем. Мне даже смотреть на нее не хотелось. Я, пошатываясь, прошел пару шагов, а потом меня все-таки вырвало.
Потом… весь мир, как в тумане, хотя светит яркое солнце. Я иду, и я все еще не похож на себя самого, у меня все еще длинные острые когти и слишком широкие плечи, мое тело постепенно наполняется силой, которую дает, кажется, сама земля и воздух, но разум мой закрыт, я почти ничего перед собой не вижу. Я сажусь на камень, и постепенно начинаю видеть. Передо мной — море, что есть глаз, синее, хрустальное. Во всей физической силе этого тела я остаюсь маленьким испуганным зверьком. Я так боюсь того, чего не понимаю.
— Ну Мйар, ну полно те, ну ты же победил ее, — говорю я сам себе.
— Кого — ее? — спрашиваю сам у себя.
— Ну, эту… кровососущую тварь… кем бы она ни была. Все враги, в конечном итоге — мясо на костях, так какая разница, которое резать? Все равно, что курицу разделывать.
— Ты не понимаешь, — ответил я, — я слишком долго жил там, где не было никаких потрясений, и я открыл себя для того, чтобы лучше чувствовать эту тишину и различать оттенки этого покоя. И эта кровь — это как острый перец, имбирный чай — она меня обожгла.
— Не ной, — приказал я себе и замолк.
Посмотрел на руки. Ожегов не было — уже затянулись. Но костяшки белели отчетливо, и очень явственно проступали вены на обтянутых кожей костях. Ничего… Когда музыка перестанет играть… когда мир успокоится… меня отпустит и я снова стану таким, как был. Пара тортов с вишней и пирогов с рыбой — и я есть я, никто не заметит подмены.
Я заставил себя встать и потащился по пыльной дороге на север. В двадцати минутах ходьбы ждет автобусная остановка, с которой я смогу уехать на маяк. А пока я иду по обочине, она пылит, меня обдает воздухом от проезжающих мимо фур, надо мной летают чайки и ласточки.