– Я не понимаю вашего скверного русского, девушка, – говорит он, хотя на самом деле попросту пропустил ее слова мимо ушей.
– Хотите, чтоб я заставила вас мучить тут ваш скверный английский?
– Она со мной еще и заигрывает! Да посмотрите, в каком я виде! Хотя… Какая такая во мне перемена, – перешел он наконец на примирительный тон, поворачиваясь тем не менее к ней спиной и обращаясь к Ворконию. – Я и в жизни чуть глаже обезьяны. А тебя действительно жалко. Твоя жена не из таких, которые бегут из брака со страху?
– Вы как близнецы смотритесь сейчас, – отзывается она из-за его спины. По ее тону, это должно кого-то из них утешить. – А вот на вашем третьем нет ни царапины. Ноги, конечно, будут напрягать больше и дольше.
– Что?! Обе?! Я умру сейчас, – и его кулаки едва не разносят ей кафедру.
– Больной, вы, кажется, ранены или только прикидываетесь?
– Точно, точно, – сбивчиво и почти равнодушно, самому себе удивляясь, пробормотал Ворконий. – Он же под низ ушел, а нас поверху. Я как взлетел, так уже и не вспомню больше ничего… от счастья.
Внезапно переломившись в туловище, он возвращается в исходное сидячее положение и утягивает Догмара за собой. Продолжают разговаривать, глядя в одну точку.
– Вот вроде и произошло все, а как подумаю о Денисе, так и маюсь: что же теперь будет?..
– Домой поедем… Что обычно бывает после таких случаев…
– Кончено, это ноги, это финиш. Так я и думал, так я и знал. К чему устраивать эти театры… А ты сиди и молись, что Трояна мы с собой не взяли… Ты бы гроб сейчас отвез, понимаешь ты?
– Да отсядь ты от меня со своими мистическими гробами, ты опасен. Говорят, иногда от удара головного мозга случаются у человека сюрпризы гипнотического искусства. И я нестабильный – поверю еще…
– Раз так, можешь не верить, – усмехнулся Догмар, – но я вижу, как брат твой идет по коридору…
– Уходит вслед за ангельским свечением? – разводит Ворконий риторическую демагогию, близкую к стебу.
– Наоборот, приходит. И правда – очароваться успел кладбищенскими мотивами, – заключил он с досадливой улыбкой. – А я пока в этом мире и сквозь стены не вижу.
Когда воскрешенный в сознании Воркония Трой встал рядом, жизнь приобрела характер суетливой, слезной демонстрации. Что-то надо было говорить или оправдываться – и почему-то младший столбом стоит… (Хотя что тут принято делать, что бы я сделал на его месте?) он ставит брата перед собой, мужественно берет его за плечи и деловито соображает вслух, что надо звонить отцу, который вдругорядь пропашет его домашним веником на сей раз.
– Не кричи, – говорит Трой.
– Гляди-ка, встречает тебя, как врага народа после 15-летней каторги, – вставляет Догмар.
– Как тошно с вами! Почему вы такие неадекватные, нет в вас ни капли добра, ничего святого…
Он все более слабел и пылал – и, по сути, расписывался в своей боли, но все-таки старался говорить о чем-то другом, чтобы откровенно не жаловаться. Еще один равнодушный человек, – искомый администрацией представитель фирмы – с которым и пришел Трой, выписывал их из больницы. Потешно звучали их фамилии из иностранных уст. Когда вывезли Дениса на инвалидном кресле, все смотрели в разные стороны, а Догмар с уже философским спокойствием осилил по случаю пару афористических фраз:
– Кто же я: старик грешный или дьявол? Стоило мне найти радость, как я тут же погубил того, кому обрадовался <…>
15.
– Здравствуйте, прошу садиться!
Точно в школе. А с другой стороны, как же иначе университетскому преподу поздороваться? Даже забавно, что Немеркнущий то ученик, то сам учитель – и с какой стати нужно обязательно вбивать себе в голову, что это напрягает?
– Тема нашей лекции: «Классификация и теория как система знаний».
Запишем. Йогурт из бутылки допить не успел. Сейчас войдет кто-нибудь запоздавший и будет красться вдоль стенки – интересно, кто же это будет. Сложно даже определить, кого нет, ибо тьма незнакомого народа кругом. И сколько бы было человек, если бы реально сюда каждый дошел, кто должен? Входит Виктор, как ни странно. Странно то, что его отсутствие было незаметно. Он стоит с портфелем позади Сталины Сергеевны и не может попасть на свое место, поскольку она загораживает проход возле самой первой парты, вещает и не слышит, что кто-то зашел. Конфуз складывается бестолковый и совсем Виктору не к лицу. Лист присутствия уже ползет по ряду и замирает возле Немеркнущего. Под номером пять в нем радостно значится: «Азаренко Артем Асадович». Восторк записывается шестым и передает список за спину. Зачем только люди ставят номера? Чтобы было видно общее количество? А если бы он вместо шестого номера поставил седьмой, сосед стал бы восьмым или проявил каким-то образом чудо прозорливости? А как бы он исправлял: поставил бы второй седьмой номер или шестой, или как? В итоге повернулся, будто хотел спросить соседа об этом, а там… соседка! Да, такая бы исправила ошибку сразу и переписала бы Чмейркова В. Х. точно шестым пунктом. Пока он об этом думал, к нему пододвинулся еще один лист, на сей раз Артемом не подписанный, но точно от него: