– Ты мне сегодня уже второе «главное» говоришь, – проворчал Восторк. – Какое из них главнее?
Сталина Сергеевна между тем проводит свои метафорические сравнения:
– «Слои» – это фундаментальные науки, которые задают методы и средства. «Кусочки» – это таксономические науки, которые задают объекты.
– Чудесно. Логично. Складно. Мне это нравится, – говорит Артем, вертя в руках испещренный их с Восторком записками лист; свободного места для того, чтобы он мог подписаться под своими словами, к сожалению, не находится. Пустые его замечания заглушает реальная слава Энния Наммы.
– Ботаника – какая, по-вашему, наука?
– Таксономическая, – говорит Энний.
– А морфология?
– Фундаментальная, – говорит Энний.
Последний вопрос ставится в связи с проблемой реальности таксонов. В самом деле, отдельные лютики реальны, а вот семейство лютиков – это все-таки теоретическая единица цветочной пирамиды…
До Артема все отлично доходит, и этим можно наслаждаться, но вдруг Восторк начинает непонятно взывать к милосердию:
– Я только в пятницу на этимологическом анализе разбирал эти лютики, теперь мне – про лютики… Какие-то уже жутики…
– И чего ты вздыбырился, как шагреневая кожа на морозе? Замечательная лекция. Живописная и со вкусом. Ты просто уже… пере-понял. Ты, главное,…
Он внезапно начинает хохотать, слегка приглушенный гомоном расходящихся людей.
– Да, ты, главное, помни, что объект можно и должно рассматривать с разных сторон. Пошлите уже чай пить. Где там Глафир со своим малолетним гением? Вот его родственной связи с настоящим вундеркиндом я бы позавидовал…
Ольга стоит в коридоре, подпирая дверь. Несмотря на то, что она близко, ее почти и не видно из-за беспорядочно проходящего народа. Артем вылетает из помещения, как торпеда, вытаскивая за собой вереницей трех друзей; Восторк выходит после них, ни на кого не глядя, приостанавливается на пороге, медленно отрывает тяжелый взор от пола и встречается глазами с Ольгой. Она слегка улыбается углами губ и так же молчит в ответ.
… Познакомились они в середине сентября в школе. Вокруг совсем похоже толпился народ, друг из-за друга не было видно никого определенного, да не было и нужды особенно к ним приглядываться: на коленях открытый журнал, и лохматая прядь волос постоянно падает на страницу, мешая наконечнику стержня выводить оценки, выставить которые все же нужно. Звенит звонок, и все общество рассыпается; он поднимает, наконец, голову и обнаруживает себя на краешке дивана в весьма неудобной позе. Она – девушка в темно-коричневой рубашке – сидит недалеко, но все-таки в аккурат посреди учительской на одном из в беспорядке стоящих стульев, не двигаясь с места и даже не собираясь этого делать. Между ними наподобие решеток спинки еще трех столпившихся предметов четвероногой мебели.
– Как у вас дела? – спрашивает Ольга Вадимовна.
Не хочется отвечать ей стандартное «хорошо»– есть в ней нечто интересное, нечто внутреннее и глубокомысленное, что не всплывает, но угадывается по своим просветам на поверхности: в коротких кудрявых темно-русых волосах, в голубых глазах, в приятной улыбке, в красивой форме губ, особенно идеальной в той самой улыбке, и даже в коже, почему-то особенно на щеках. И глядя на нее, как под гипнозом начинаешь думать, что она действительно спрашивает о делах, а не о летней погоде в раю.
– Обнадеживающе, – говорит он ей. И обнадеживает сейчас в большей степени не своя жизнь, а сама Ольга – хотя в каком отношении она его так бодрит, вопрос также глубокомысленный, интересный, но захороненный внутри не располагающих к раздумьям комфортных чувств.
– А кроме работы чем-нибудь глобальным еще занимаетесь?
– В аспирантуру поступил на днях…
– Дааа?.. – она просто расцветает на его глазах, хотя он был уверен, что она абсолютно невозмутима.
– У нас появляется шанс увидеться еще и еще… Не перейти ли нам на «ты»? Мы уже дважды коллеги.
Удивительно она говорит, нараспев как-то, завораживающе – но не по-женски, не жеманно, напротив же, безличностно, всеобъемлюще, как глас с неба.
– Я теолог по первому образованию, – звучит так же тихо, спокойно, будто в собственных ушах. Он полностью разворачивается в ее сторону, начиная растворяться в ней, и бороздит ее глазами, хотя, по своему представлению, конечно, ласкает. Трудно сказать только первое «ты» – дальше все клеится лучше прежнего.
– Если так все совпадает, то совпадет, вероятно, и до конца. Ты ведь в Харьковском Государственном учишься?
– Я там даже живу. В окрестностях. В общагах. Впрочем, ты там же, может оказаться, живешь…
– Да как-то нет, я в центре. Живу… Ночую…