Сам он управлять трактором не мог, ему нужна была срочная передышка.
Вася опять сидел, кланялся, опять бранился. Обмороженные руки, должно быть, сильно ломило, и он не знал, куда их девать. Он то постукивал кулак о кулак, то совал их поближе к тёплому мотору к передней стенке, то снова постукивал.
Наконец положил обе руки на колено, приказал Кирилке:
— Три! Бери варежки и три!
Кирилка провела варежкой по Васиным пальцам.
— Смелей! — втянул в себя воздух Вася и покрутил головой. — Смелей и быстрей! Изо всех сил жми…
И она стала тереть быстрей, нажимать с такой силой, что своим рукам стало больно, а Вася всё покряхтывал да покрякивал:
— Ещё сильней! Ещё! Ага! Гореть начали. Значит, отходят. Значит, целы.
Кирилке самой стало жарко. Ей хотелось сбросить шапку, расстегнуться, да Вася не позволял остановиться, всё подгонял:
— Давай, давай!
Это «давай, давай» доносилось и до тёти, и она вцеплялась в рычаги ещё крепче, припадала к смотровому стеклу ещё ближе, и ей казалось, от таких её усилий трактор ревёт ещё громче, катится ещё быстрей.
Но вот Вася поднял руки, стал их бережно потирать сам.
— Спасибо, подсолнушек! Быть тебе доктором.
Кирилка отпыхнулась и тоже пошутила в ответ:
— Мне доктором, а тёте трактористом. Гляньте-ка…
При слабом свете окошка тётин курносый профиль в нахлобученной папахе выглядел весьма внушительно. Олимпиада Петровна вовсю шуровала рычагами.
Шайтан всё чаще и чаще сворачивал то в одну, то в другую сторону. Степь теперь стала холмистой, и укрытая снегом дорога широко запетляла меж этих холмов. На склонах то тут, то там затемнели деревья, они спускались навстречу трактору, сначала негустыми, редкими островками, потом слились на той и на этой стороне в две сплошные чащи, и трактор с телегой побежал по узкой, совсем тихой долине.
Луна высветила какие-то белые кочки, длинные, похожие на следы полозьев полосы, и все поняли, что выехали на крепкую, настоящую дорогу.
Шайтан сразу сел и стал похож на остроухий чёрный пенёк.
— Туго знает своё дело! Поручение исполнил — решил отдохнуть! — радостно объяснил Вася и сам остановил трактор, свистнул пса.
Шайтан влетел в кабину мохнатым вихрем, принялся вертеться, толкаться, безо всякого стеснения совать всем в руки холодный нос. Он прекрасно понимал свою заслугу, шумно и суетливо радовался и хотел с каждым в кабине этой радостью поделиться.
— Хорошо бы его сейчас угостить, — подумала вслух Кирилка.
— Хорошо-то хорошо, да, наверное, нечем, — сказал Вася, но на всякий случай включил в кабине крохотную лампочку, стал проверять карманы ватника.
Он медленно опускал руку в карман, пёс внимательно наклонял голову, следил за рукой, да только на припухшей ладони тракториста появлялись каждый раз то гайка, то ножик, сделанный из обломка слесарной пилы, то ещё какая-нибудь металлическая штуковина. Лишь под конец на ней оказалась расплющенная корочка, и Шайтан корочку слизнул, проглотил в один приём.
— Эх вы… Хозяин! — с укоризной сказала тётя. — Да за такую службу разве так надо благодарить? А ну, подайте сюда чемодан.
И на глазах изумлённой Кирилки тётя безо всяких колебаний раскрыла чемодан, с громким шорохом развернула бумажную упаковку, потребовала у Васи нож.
Затем всё так же решительно и быстро прямо на крышке чемодана развалила пирог надвое острым лезвием ножа, одну половинку опять спрятала, а вторую поделила ровно на четыре части. Выбрала самый поджаристый кусок, и Шайтан ловко поймал его на лету.
— Ого! — сказал Вася. — Угощают тебя, Шайтан, прямо по-царски!
— Вы тоже угощайтесь, — сказала тётя Васе и Кирилке.
Кирилка ломоть взяла, но держала его перед собой как бы не замечая. Она всё ещё не могла отвести глаз от тёти. Она прямо-таки не узнавала её, свою вечно пугливую и не шибко расторопную тётю.
Спокойнёхонько навалясь на засаленную до мазутного блеска спинку сиденья и нисколько не оберегая новое пальто, Олимпиада Петровна Чечкина восседала за тракторными рычагами так, как будто просидела тут всю свою трудовую жизнь. Она, как хорошо поработавший и знающий себе цену человек, с аппетитом откусывала от пирога, поглядывала сквозь широкое стекло на снежную долину, на тёмные деревья, на зеленоватую холодную луну, поглядывала на Васю и рассуждала с ним совершенно на равных, как бывалый водитель с водителем:
— Ну что, Вася? Поедим и дальше тронемся?
— Угу, — кивнул Вася, уплетая пирог.
— А всё-таки вы молодчаги с Шайтаном. Надо же, попасть в такую ужасную переделку и — выскочить… Рукам легче стало?
— Угу, — опять кивнул Вася, потому что всё ещё был занят пирогом.
Наконец управился, заявил:
— Тоже мне «переделка»! Для нас это дело обыкновенное. Вы сами-то как?
— Отлично. Не скажу, что для меня это дело обыкновенное, но… — Она запросто, ни капли не смущаясь, похлопала по рубчатой рукоятке рычага: — Но если надо, могу ещё порулить.
Вид у неё стал такой важный, что Кирилка сказала:
— Ох, тётя, тётя! Вот бы глянул теперь на вас Мадам, наверняка бы опять свалился с лавочки. И покупать обратный билет уже не позвал бы… Вот вам, тётя, и край земли! Помните?
— Гав! — вмешался в разговор Шайтан, потому что вкусный кусок давно съел и ему хотелось ещё.
А Вася спросил:
— Край земли? Какой край земли? Где?
— Нигде, — быстро отмахнулась тётя. — Это мы так, меж собой… Пустяки.
Но Вася, как видно, и сам догадался, на что намекает Кирилка.
Он подумал и сказал:
— Край земли там, где нас нет. А там, где мы, там у неё самая что ни есть серединка. — Потом пошутил: — Пока пирог не доели весь, поехали дальше. А то и в самом деле такую вкусноту до совхоза не довезём.
— Довезё-ом! — со всей уверенностью заявила тётя, деловито отряхнула с ладоней крошки, опять было взялась за рычаги, да взглянула на Васю, очень вежливо спросила:
— Можно? Ничего, если я порулю ещё минут пять? Без Шайтана. Сама.
— Ну, если пять минут, то можно, — улыбнулся Вася, помог включить скорость, и они тронулись дальше.
А Кирилка ехала, смотрела на зимнюю ночную дорогу, на тихие, в белых шапках деревья и тоже тихонько, про себя, думала.
Она думала о том, что кем-кем, а тётей теперь ей, Кирилке, больше не командовать.
Ей тоже теперь придётся всегда и обо всём разговаривать с тётей на равных, и это очень хорошо.
А потом сквозь окно трактора она увидела два мигающих в небе огонька. Они быстро уплывали за синие от лунного света холмы, за деревья, и Кирилка поняла, что это улетает из Кызылкуля ночной самолёт. Улетает, может быть, в её родной город. И, возможно, в нём летит тот странный человек с нелепым прозвищем Мадам. И Кирилка вдруг подумала, что жалеет этого Мадама, что прозвище его не так уж и смешно, а, скорее, грустно, и даже удивилась этой своей жалости.
Но удивлялась Кирилка напрасно. Просто она пока ещё не поняла, что и сама, как тётя, стала за это короткое путешествие хотя и не намного, но уже навсегда другой.