Они миновали Гульен, чуть не дойдя до него, свернув на другую дорогу немного восточнее. И обошли его стороной. Натан много болтал и что-то спрашивал. Она механически отвечала, больше наслаждаясь звуком его голоса, чем словами, произносимыми лишь затем, чтобы работали голосовые связки. Ее связки работали менее усердно, чем его. Она больше слушала. И даже не сразу поняла, что Натан, остановившись посреди дороги, произнес:
- Тот дом… под серой крышей… мой.
Она остановилась тоже. И сказанное постепенно, очень медленно достигало ее сознания. Она вглядывалась в стоявшее чуть поодаль невысокое, даже приземистое строение, добротное, сложенное из рыжего кирпича, утопающее в белоснежных гортензиях. Потом посмотрела на Натана и тихо спросила:
- Твой?
- Мой. Его называют Желтой Мельницей. Никак в толк не возьму, почему.
- Я не знаю, Нэнв. Может быть, когда-то здесь была мельница.
- Не похоже.
Снова замолчали. В траве что-то то ли зажужжало, то ли зазвенело. И Эдит все же спросила:
- Что это значит?
Он пожал плечами и, не глядя ей в глаза, но продолжая рассматривать дом, с улыбкой, такой неестественной в эту минуту, сказал:
- Я приземлился, Эдит.
- Но почему здесь?
Теперь уже Натан глядел на нее. И она сама не знала, куда деть взгляд, заставляя себя не отводить его, не забираться в кокон.
- Я оттого выбрал Финистер, что на краю света встречаются Земля и Небо, и лучшего пристанища просто нет.
Это было самое важное, что он сказал ей за всю жизнь. Это было сильнее объяснения в любви. Сильнее дарованной на одно мгновение времени надежды. Сильнее прощания.
Иногда она думала… как часто им приходилось прощаться? Каждый ли раз навсегда? Или это только в ее голове звучало набатом страшное «навсегда». Ее мучило, ее терзало. Здесь же, тоже на краю света. В другом месте, с другими людьми и она была другой. И снова перед ней становился вопрос: с этакой разбитой напополам жизнью – в которой половине она настоящая?
14 июля 1950 года она точно знала ответ. Маэла тискала Жан-Люка, не желая спускать его с рук, пока Эдит уплетала за обе щеки завтрак и подмигивала то ли ребенку, то ли хозяйке гостиницы. Мальчик смеялся и в кои-то веки выглядел вполне себе довольным. Обычно он бывал так серьезен, что его мать никак не могла понять, кому из них двоих три года. Ей или сыну. Во всяком случае, веселиться при этом маленьком мужчине было даже неловко. Но не теперь. Маэла всегда умело подбирала ключики к детям, хотя сама избежала материнства, слишком рано оставшись вдовой и не выйдя замуж вторично. «Нужно обладать недюжинной силой духа, чтобы осмыслить, как сочетаются моя природная нежность со стальными яйцами», - сообщила однажды она, не обратив внимания, как покраснели уши тогда еще юной Эдит.
Видимо, эта самая природная нежность и вынуждала ее часами возиться с чужими детьми.
«В том-то и штука, что они чужие! Своих я бы не выдержала и двадцати минут».
«В таком случае, дорогая, у тебя будет возможность поупражняться, - подмигнула ей Эдит, - я уеду сегодня на весь день».
И внутренне замерла, ожидая ответа. Никогда не известно, чего можно ждать от Маэлы в следующую минуту. Та отвела взгляд от ребенка. Поправила на носу очки и громко фыркнула. Эдит сжалась. Они обе превосходно понимали, о чем сейчас идет речь.
«Поезжай», - наконец, кивнула хозяйка. И больше уже к Эдит не обращалась. Та вздохнула и унесла тарелку на кухню.
Собиралась она быстро, складывая в сумку самое необходимое. Бутылка с водой, расческа, пудреница с зеркальцем. Окно распахнулось, и сквозняк смел со стола листок бумаги. Телеграмму Натана. Эдит легко наклонилась и подняла ее с пола. Едва пальцы коснулись бумаги, она мягко опустилась на стул и подумала, честно ли то, что она делает.
«Финистер небо чистое».
Эдит Дуар получила телеграмму от Натана Нэнва и бросилась в Пон-Круа, успев прихватить с собой ребенка. Это где-то на грани пошлости. Оттого немногословна Маэла. Оттого стыдно сказать Сэму.
Она однажды определила для себя, кто есть кто в этой занятной игре, которая называется жизнью. Было похоже на распускание цветастого свитера, связанного в несколько нитей. Распускать надо так, чтобы ничего не спуталось, не перекрутилось, чтобы вышли клубки ровной, непорченой пряжи. Одним из клубков был муж. Муж – отец ее сына, мужчина, которого она ставила выше прочих людей на земле, который был ее первым любовником. И который стал центром ее мира. Она жила его жизнью, и все прочее было не в счет.