- К чему это? – только и спросил он.
- Не могу видеть этих. Когда угодно, но не сегодня, - хохотнула женщина и отвернулась к плите.
Эдит повернула лицо к Канадцу и медленно опустила горлышко бутылки на край стакана. Он наблюдал за тем, как тот наполняется напитком, похожим на янтарь. А потом тихо сказал с улыбкой, игравшей на его бледных губах:
- Сегодня вечером будет салют. Откроете окна.
- Иногда я думаю, что салютов уже никогда не будет, - хмуро отказала Эдит.
Нэнв хмыкнул и снова ушел наверх, на свой чердак.
Поздно вечером, когда в Пон-Круа стало совсем темно, входная дверь скрипнула. А Эдит, ведомая неизвестно каким порывом, выскользнула из постели и бросилась к окну. Прошел час. И ночь навалилась на нее со всей силой, какая в ней была. К исходу подходил второй. И Эдит, уронив лицо на руки, только молилась – сама не зная кому и о ком.
А потом был салют.
Было даже лучше салюта. На мгновение ей показалось, что стены дома ее пошатнулись от страшного грохота, за которым она не слышала собственного вскрика, но была уверена, что точно так же сейчас в другой комнате вскрикнула Маэла.
И впервые в жизни Эдит увидела такое небо – объятое алым заревом. Дышать забыла. Прижимала руки к губам и уже не молилась. Глядела на столб огня и дыма. Боялась за того, кто ей не принадлежал. Но за того, кто стал ей дороже всех людей на земле.
И понимала, что вот теперь и проснулась. Озаренного пламенем неба хватило. Канадский летчик, воевавший за французов в войне уже побежденных. И дом его теперь был в огне.
Наверное, тогда, в ту самую минуту, она похоронила и его, как до этого схоронила отца и мать. Наверное, тогда смирилась с тем, что никогда ей уже не летать. Тогда вросла в землю с корнями. Тогда в действительности для нее и началась эта война.
Эдит бросилась к шкафу и быстро оделась. Заплела волосы в косу, скрутила узлом на затылке. Времени не было, она это знала. Потом спустилась вниз, на первый этаж, по лестнице, на которой всегда, сколько она себя помнила, отчаянно скрипели ступеньки. Остановилась посреди прихожей. Обула башмаки. Села на стул. И стала ждать.
Долго теперь уже ждать не пришлось.
Он влетел в дверь и взглянул на нее. Они ничего не говорили. Она только кивнула. Он метнулся на свой чердак, забрал оттуда сумку, которую держал наготове. Снова сбежал вниз по лестнице, конечно же, растревожив еще больше Маэлу.
Потом Эдит выпустила его из дома, вышла следом, закрыла замок своим ключом.
- В Гульен, - едва слышно проронил он, - там лодка.
- Что это было?
- Вчера на станцию из Дуарнене привезли боеприпасы, а перевезти не успели. Теперь перевозить нечего.
Они снова ничего не говорили. Просто шли рядом. Он держал ее за руку. А она старалась думать о том, что ладони у него большие и горячие. Но не о том, что видит его в последний раз. Знала, что задохнется, едва подумает. Потому дышала размеренно, захватывая побольше воздуха, пропитанного ароматами вереска и лаванды.
Вроде последнего препятствия, за которым скрывались крыши Гульена, был лесок. Там и остановились. Он крепко сжал ее в объятиях и зарылся лицом в пушистые светлые волосы – в те времена он был выше ее.
- Зря ты со мной пошла, - его голос звучал так глухо, что она скорее угадывала слова: - Назад еще опаснее.
- Дойду, никто не тронет.
- Обещай.
- Захочешь вернуться – найдешь меня в целости и добром здравии. Клянусь.
- Я вернусь. Закончится война, и я женюсь на тебе.
Она крупно вздрогнула в его руках. Он оторвал лицо от ее макушки и заглянул в глаза. На губах его была улыбка. Снова. Эдит точно помнила, что в этот вечер он улыбался впервые.
- 14 июля в первый год, когда не будет войны, на этом месте. Я буду тебя ждать.
- 14 июля в первый год, когда не будет войны, - повторила она, понимая, что эти слова врезаются в ее душу – почти болезненно. Закусила губу и вдруг спросила: - Спустишься ради меня на землю?
- Нет, подниму тебя в небо.
Это звучало не молитвой, не клятвой, не надеждой. Это звучало концом.
Потом он снова наклонился к ее лицу и поцеловал. Коротко и жарко.
- Прощай, - шепнул он ей в губы.
Сил ответить ему у нее уже не было.
Теряя его раз за разом, она так и не научилась с ним прощаться. Она не знала, какая она, когда настоящая. Она знала только, что не может заставить себя не ехать, получая телеграмму на имя Эдит Дуар. «Финистер небо чистое». Она никогда не задавала себе лишних вопросов. Она принимала жизнь – лицом к лицу. И верила, что только так и можно жить.
Только вся жизнь измерялась несколькими встречами возле Гульена. Из всей жизни – останутся только они. Потому что именно там она и жила.
14 июля 1962 года Эдит Дуар сжимает пальцами руль. Дорога, которую пешком она проходила почти за два часа, а на велосипеде проезжала минут за сорок, теперь занимает совсем немного времени. Запах духов, исходящий от нее самой, и запах бензина перебивают аромат полевых цветов. Она может только смотреть. И вспоминать, как они пахнут.
Ее волосы, модно подстриженные, разметались по плечам. Подкрашенные помадой губы кривятся – она думает о том, что зря красилась. Но это привычка, с этим трудно что-то сделать. В доме под серой крышей, названном почему-то Желтой Мельницей, косметика и платья со страниц журналов неуместны.
Жан-Люк остался в Париже и не приедет.
Сэм собирает материал для новой книги и пропадает в издательствах. Он больше не экспериментирует со светом. Он экспериментирует со словом. И забыл, как выглядит его жена.
Маэла открыла при гостинице еще и пекарню, приторговывая пирогами, надеясь этак поправить свои дела.
Это ее земля. Она – такая.
Эдит путешествует одна, чувствуя головокружение от свободы. Но дышать полной грудью она все еще не может. И не сможет, пока не увидит Натана на прежнем месте, где лес скрывает крыши Гульена.
Теперь им не нужны телеграммы. Теперь он всегда здесь, она может приехать в любое время. И приезжает. Каждый год 14 июля. Каждый год клянется, что прекратит мучить и себя, и его, что-то, в конце концов, решив. И каждый год ничего не может решить.
Трудно рвать связи, протянувшиеся через десятилетия.
Но десятилетия она измеряла не датами на календарях, а днями в Гульене.
Ей уже не восемнадцать. Ей тридцать семь. И она любит Натана.
Натан – давно уже не Канадец. Он изображает из себя фермера. И любит Эдит.
И это ее небо. Оно такое.
И вся ее жизнь – это путь из Парижа в Кемпер. Из Кемпера – в Пон-Круа. А из Пон-Круа – по этой самой дороге, среди дрока и вереска.
До того мгновения, как она видит Нэнва, стоящего ровно в том месте, где оставила его. Он машет ей рукой и легко улыбается, но только она знает, что за этими его улыбками. Она останавливает машину, выходит из нее и направляется к нему, досадуя, что обула туфли на каблуках. Ее взгляд жадно изучает его фигуру. И ей кажется, что он злоупотребляет сладким и жирным. От этого смешно и легко.
Она подходит все ближе. И протягивает ему ладонь. На безымянном пальце больше нет кольца. Он этого, кажется, и не замечает. Он обнимает ее, зарываясь носом ей в волосы. Она с улыбкой шепчет: «Нэнв…» И смотрит куда-то прямо перед собой. Ей кажется, что в это самое время видит край света, где Небо встречается с Землей.