Ее слова и отчетливость, с которой она их произнесла, привели Питтмана в состояние шока. Он понял, что ошибся в оценке умственных способностей престарелой леди.
— О... — Питтман был слишком потрясен, чтобы сказать что-то вразумительное. Ничего не было удивительного в том, что Мичэм умер. Но Питтман почему-то считал, что все «Большие советники», разумеется, кроме Миллгейта, живы и здравствуют по сей день.
— Прошу меня извинить, но в Ассоциации выпускников Йеля мне сообщили, что Деррик Мичэм живет здесь. Я полагал, они обновляют свои данные.
— Они это делают. — Голос пожилой женщины теперь дрожал сильнее.
— Не понимаю.
— Деррик Мичэм действительно живет здесь.
— Простите нас, мэм, — вмешалась Джилл, — но мы все же не понимаем.
— Мой сын.
— Мама, — донесся из глубины дома хорошо поставленный мужской голос. — Ты же обещала не тратить зря силы. Тебе незачем открывать дверь. Это входит в круг обязанностей Фредерика. Кстати, где он?
Дверь распахнулась, и Питтман увидел весьма импозантного мужчину лет пятидесяти. У мужчины был высокий лоб, седеющие волосы, твердый взгляд и вообще вид человека, привыкшего отдавать распоряжения и уверенного в том, что эти распоряжения будут неукоснительно выполняться. Его серая тройка в полоску являлась творением великолепного портного. Столь хорошо сидящего костюма Питтману не доводилось раньше видеть.
— Может быть, я смогу быть вам полезен? — без всякого энтузиазма осведомился мужчина.
— Этот человек — профессор, — пояснила престарелая леди.
— Питер Логан, — представился Питтман. — Преподаю историю в Гарварде. Я хотел побеседовать с вашим отцом, но сейчас узнал, что он отошел в мир иной. Я не имел намерений вторгаться в ваш дом.
— Поговорить с отцом? О чем же?
— Я исследую историю Академии Гроллье.
Эти слова не вызвали у младшего Мичэма никакой реакции, он не моргнул, не вздрогнул, казалось, даже не дышал.
— Гроллье?
— Академия имеет огромное влияние на американское правительство, и я подумал, что настало время показать, благодаря чему она стала столь уникальным учебным заведением.
— Согласен. Заведение уникальное.
По улицам двигался поток машин. Солнце клонилось к западу, и тени значительно удлинились. Какое-то время Мичэм не сводил взгляда с Питтмана, потом произнес со вздохом:
— Входите, профессор... Простите, не могли бы вы повторить ваше имя?
— Логан. Питер Логан. А это моя жена Ребекка. Она тоже историк.
— Деррик Мичэм. — Хозяин протянул руку и повторил таким же бесстрастным тоном: — Входите.
2
Мичэм закрыл дверь и, поддерживая мать, первым прошел по коридору с деревянными панелями, украшенными пейзажной живописью: леса, поля, фермерские домики. Рамы картин выглядели старинными, никак не позже конца XIX века.
Они миновали гладко отполированную лестницу из древесины каштана с перилами, отделанными прекрасной резьбой. В конце коридора находилось несколько ярко освещенных комнат. Из одной появился мужчина в белоснежном пиджаке.
— Где вы были, Фредерик? — спросил Мичэм. — Маме пришлось открывать дверь.
— Я думал, миссис наверху, — ответил мужчина в белом. — Прошу прощения, сэр. К тому же я не слышал стука в дверь, потому что ходил в винный погреб. Искал «Ротшильд», как вы просили.
— Нашли?
— Да, сэр.
— Семьдесят первого года?
— Да, сэр.
— Хорошо. Мама, почему бы тебе не отдохнуть перед ужином? Фредерик проводит тебя в твою комнату. Возможно, тебе захочется посмотреть телевизор.
Судя по тону Мичэма, сам он телевизором не интересовался.
— Вот-вот начнутся «Сады Эдема», миссис Мичэм, — сказал Фредерик.
— Да, знаю, — произнесла, сразу оживившись, старушка, и, поддерживаемая мужчиной в белом, пошла к крошечному лифту.
Когда кабинка с шумом начала подъем, Мичэм вернулся к Джилл и Питтману.
Они вошли в одну из комнат, расположенных по обеим сторонам коридора, заставленную книжными шкафами, где стояли переплетенные в кожу тома, в основном по вопросам юриспруденции. Мебель не бросалась в глаза, была старинной, массивной и, как догадывался Питтман, баснословно дорогой. Ковер восточной работы со всех четырех сторон не доходил до стены ровно на три фута, открывая прекрасный дубовый паркет.
— Присаживайтесь. — Жестом руки хозяин указал на кресла. — Может быть, попросим Фредерика что-нибудь нам принести?
Питтман и Джилл опустились в кресла друг против друга, а Мичэм остался стоять у камина.
— Благодарю. Ничего не надо, — сказал Питтман.
— А я как раз собирался выпить коктейль, — заметил Мичэм. Его гостеприимство поразило Питтмана.
«В чем дело? Парень был готов дать нам коленом под зад до того момента, пока я не упомянул Гроллье. А теперь пригласил в кабинет и предложил коктейль. Или ему просто хочется выпить, что вряд ли, или же он надеется, что от алкоголя у нас развяжутся языки».
— Коктейль — это хорошо, — сказала Джилл. — Вы сами что предпочитаете?
— Водку с мартини.
— Прекрасно.
Мичэм распорядился принести напитки и опустился в кресло рядом с камином.
— Академия Гроллье. — Он перевел внимательный взгляд с Джилл на Питтмана.
— Да. Насколько я знаю, ваш отец там учился.
— Бесспорно. Но я все же не понимаю. Почему из всех учеников Гроллье вы выбрали для интервью именно его?
— Потому что он учился в одном классе с так называемыми «Большими советниками»: Джонатаном Миллгейтом, Юстасом Гэблом, Энтони Ллойдом...
Выражение лица Мичэма стало еще более жестким.
— Мне известны имена «Больших советников». Но отец, после того, как оставил Гроллье, не поддерживал с ними никаких отношений.
— Однако во время учебы был с ними довольно близок.
— Что дает вам основание так думать? — поспешно спросил Мичэм.
— На первом году обучения ваш батюшка слушал курс политологии. Количество слушателей было весьма ограничено. Всего шесть человек. Пятеро «Больших советников» и...
— Мой отец.
Впервые за все время Мичэм позволил себе выдать какую-то информацию. Питтман никак не проявил своего удивления.
— Да, — вступила в разговор Джилл. — Вполне естественно, что тесное общение с блестящими молодыми людьми дало вашему отцу возможность понять их идеи, ставшие залогом успеха в будущей политической деятельности и карьере.
Мичэм продолжал внимательно изучать гостей.
— Отец никогда не обсуждал со мной эти вопросы.
В комнате воцарилось молчание. Мичэм, по всей вероятности, решил ограничиться данной им информацией.
— Но может быть, он говорил что-нибудь о «Больших советниках»? — спросил Питтман. — Делился впечатлениями, встречая их имена в газетах? Упоминал о чем-то, что позволяло глубже понять, как формируются их идеи?
— Ничего подобного он со мной не обсуждал, — решительно ответил Мичэм.
— Не комментировал их действий, получавших противоречивые оценки?
— Нет, мне известно лишь, что он вместе с ними учился.
Надежды на какую бы то ни было информацию явно не было.
В комнате вновь воцарилось молчание.
В дверь постучали. Появился Фредерик с подносом, на котором стояли бокалы и сосуд с мартини.
— Фредерик, у нас нет времени на коктейль. Я только что вспомнил, что через пять минут мне должны позвонить из нашего офиса в Сан-Франциско, — сказал Деррик Мичэм.
Фредерик, уже начавший опускать поднос на стойку буфета, замер.
Мичэм поднялся и, подойдя к Джилл и Питтману, произнес:
— Не люблю заниматься делами по вечерам. Наверное, поэтому и забыл о звонке. Позвольте проводить вас к выходу. Сожалею, что не смог оказаться вам полезным, но отец был человеком скрытным и редко обсуждал со мной свои личные дела, тем более что Академия Гроллье осталась далеко в прошлом.
Питтман тоже поднялся.
— Еще один, последний вопрос. Не знаете ли вы, почему ваш отец так и не закончил Гроллье?
Мичэм дважды моргнул.
— Он оставил курс, который слушал вместе с «Большими советниками», — добавил Питтман. — А затем и вовсе ушел из Гроллье.
— Я передумал, Фредерик, — произнес Мичэм. — С офисом в Сан-Франциско можно связаться и завтра. Когда позвонят, скажите, что меня нет.