– По-онял я твой намек… – Вновь злая холодная искра мгновенно промелькнула в его взгляде. – Кстати, страховка на той самой жердочке у тебя была. Ты уцелел потому, что топил других. Ага, именно в помоях, ты тоже правильно меня понял. Теперь, значит, когда все кончено, потянуло на белые одежды? Ну-ну… Ах, если бы ты только знал, мой мальчик, какую глупость делаешь сейчас!
Егоров притормозил перед светофором. Ну и куда сейчас? Поворачивать на Малую Дмитровку? Нет, в контору он не поедет. Там и без него разберутся. Никого он сейчас видеть не хочет и не может, в особенности Белоеда. Смотреть сейчас в глаза Степана Владимировича, когда только что, под воздействием недавней встречи, со дна души Валерия поднялась вся муть и грязь двух последних лет, он не в силах. Завтра… Когда успокоится немного. А сейчас – домой. Отлежаться, подумать, до конца осознать, что ошейник больше не сдавливает горло, что гнилые корни давно сломанного зуба наконец удалены. Может быть, теперь начнется выздоровление? Валерий повернул налево, к Гагаринской площади.
Тоненькая биметаллическая пластинка, точь-в-точь такая же, как в самых обычных комнатных термометрах, испытывала сейчас два противоположных воздействия. Снизу пластинку обдувал холодный мартовский воздух, а сверху все больше прогревало тепло работающего двигателя «шестерки». Второе воздействие в конце концов пересилило: пластинка, в полном соответствии с законами физики, слегка изогнулась.
И замкнула контакт простейшей электрической цепи с одной батарейкой. Этого хватило. Более чем!
Бело-голубая струя термитного пламени за неуловимый миг прожгла тонкий стальной лист кузова «шестерки» точно под водительским сиденьем. Валерий успел чисто рефлекторно нажать на тормоз, и проколотая огненной иглой машина, визжа покрышками по мокрому асфальту, юзом отлетела к обочине, где замерла, завалившись чуть набок и продолжая по инерции вращать свободным правым передним колесом. Больше Егоров не успел ничего – даже удивиться, даже почувствовать боль. Какая тут боль, когда снизу, через испаряющийся поролон сиденья, в тебя бьет яростный поток раскаленных до трех тысяч градусов газов! Смерть его была мгновенной.
На счастье всех – и водителей, и пешеходов, – находящихся в эту страшную минуту рядом, пламя угасло так же неожиданно, как и возникло. Ни пожара, ни взрыва. Многие из очевидцев кошмара даже толком не успели разглядеть – что же произошло? Секундная яркая вспышка, громкий свистящий звук… И все! Только ленивый дымок да запах гари, окалины, расплавленного пластика. Да еще горелым мясом, словно из шашлычной, пахнуло.
Гибэдэдэшники и патруль ППС, оказавшиеся на месте происшествия через несколько минут, обнаружили чудовищную в своей нереальности картину: завалившуюся набок, слабо чадящую «шестерку», а в ней труп водителя, буквально выжженный изнутри. В днище и крыше машины были видны две округлые дыры, сантиметров по десяти в диаметре, с оплавленными краями. Словно жуткое огненное веретено пронзило машину насквозь, не пощадив попавшегося на пути водителя, и бесследно исчезло.
– Смотри, – почему-то шепотом обратился позеленевший сержантик ППС к своему коллеге из ГИБДД, – у него… У него же одежда цела осталась! И крови ни капли, запеклась у трупа внутри. Вот это да! Молния, что ли, шаровая?
– Ага… – потрясенно кивнул тот. Здоровый румянец с его щек тоже куда-то делся. – Ой, не могу, держите меня трое, а то вырвет сейчас. Гос-споди, да что же это было такое? Прямо как в фильмах фантастических про инопланетян, где из плазмометов стреляют. В этом мужике что-то за секунду прожгло дыру. От задницы до макушки, насквозь. Точно мужик на раскаленный добела лом или пруток арматурный уселся. А одежда цела!
Мокрые мартовские снежинки лениво опускались на раскаленную крышу изувеченной автомашины, и ветерок сносил в сторону легкие струйки пара.
Глава 3
Замоскворечье всегда оставалось для полковника Гурова одним из самых любимых столичных районов. Сейчас Лев медленно шел по одной из центральных его улиц – Большой Ордынке – по направлению от Добрынинской площади к набережным.
Большая Ордынка – интересная улица, ей крупно повезло. На всем ее протяжении по обеим сторонам разбросаны особнячки посольств всякого рода экзотических стран третьего мира, типа Гвинеи-Биссау, Зимбабве, республики Чад и прочего в том же духе. То ли поэтому, – чтобы не позориться перед иностранцами-африканцами, – то ли еще по каким причинам, однако рекламная вакханалия и безвкусица новостроя совершенно не затронули Ордынку. Не была улица изуродована расплодившимися по всей Москве, словно бродячие шавки, «круглосуточными супермаркетами» самого препохабного вида, и выглядела Большая Ордынка почти так же, как двадцать лет назад, а в чем-то сохраняла еще дореволюционную опрятность и респектабельность. После дурновкусия Арбата, Волхонки или Кузнецкого попасть сюда, в оазис доперестроечной Москвы – все равно что свежего воздуха глотнуть.
Небольшие двух-трехэтажные особнячки, многим из которых перевалило за сто с лишним лет, старые раскидистые липы, литые чугунные ограды… Красивая улица!
А вот раннюю московскую весну Гуров не жаловал за слякотную сырость, грязь, неустойчивость погоды. Вот и сейчас Лев недовольно поморщился: даже его Ордынка выглядела как-то неаккуратно. Снег, выпавший ночью, почти растаял, только вдоль тротуаров тянулись грязные серые полосы невысоких сугробов. Мартовское солнышко растапливало ледышки замерзших лужиц на асфальте тротуара, окружало их темными влажными кляксами. Гуров зябко поежился, застегнул куртку на верхнюю пуговицу и свернул направо, в Климентовский переулок, направляясь к Пятницкой.