– Что это за произведения? – осведомился Липпинкотт.
– Портреты самого благородного, самого мягкого, самого...
– Они вас не заинтересуют, – сказал Римо Липпинкотту.
Он кивком пригласил Чиуна следовать за ним и направился к двери, но на полпути остановился и оглянулся на Липпинкотта.
– Ваш сын, Лэм... – проговорил он.
– Что такое?
– У него были домашние животные?
– Животные? – Липпинкотт застыл. – Не припомню. А что?
– Он никак не соприкасался с животными?
– Насколько я знаю, нет, – ответил Липпинкотт, пожимая плечами. – А в чем, собственно, дело?
– Не знаю, – ответил Римо. – Возможно, к его гибели имеют отношение животные.
– Может быть, вы усматриваете в этом какой-то смысл, но я – нет, – сказал Липпинкотт.
– Я тоже, – согласился Римо. – Еще увидимся.
Он догнал Чиуна и вместе с ним дошел до главной двери. На верхней ступеньке широкой лестницы оба увидели высокую блондинку с большим животом. Прежде чем исчезнуть, блондинка одарила их улыбкой.
– Одного никак не пойму, – сказал Чиун.
– Чего именно?
– Не пойму, откуда берется столько американцев?
– То есть?
– Это первая беременная женщина, которую я увидел в этой стране за год с лишним.
Риме отвлекся: он обратился с вопросом к охраннику у выхода.
– Кто эта блондинка? – спросил он.
– Миссис Липпинкотт.
– Которая?
– Супруга Элмера Липпинкотта-старшего.
– Теперь понятно, почему старик держится таким молодцом, – сказал Римо и подмигнул охраннику.
– А как же! – сказал охранник.
Запершись в кабинете, Элмер Липпинкотт позвонил Елене Гладстоун в машину.
– Эти двое хотели разнюхать что-то насчет животных.
– Понятно, – отозвалась Елена Гладстоун, помолчав.
– Может быть, нам временно залечь?
– Доверьтесь мне, – сказала она и положила трубку на рычаг в салоне серебряного «ягуара». Она вспомнила двоих мужчин, встреченных перед кабинетом Липпинкотта: старика-азиата и молодого американца с проницательным взглядом и гибкими движениями атлета. Впрочем, он не атлет: он не столько силен, сколько грациозен, как балетный танцор. Ей захотелось увидеться с ними снова, особенно с тем, помоложе.
Она оставила машину в гараже около лаборатории «Лайфлайн», вошла в здание и направилась в свой кабинет, откуда сделала два телефонных звонка.
Сначала она коротко доложила о появлении двоих любопытных правительственных агентов.
– Боюсь, старик начинает трусить, – сказала она. – За Рендла.
Ответ состоял из двух слов:
– Убейте его.
– А как же старик?
– Его я возьму на себя. – Раздались короткие гудки.
Следующий ее звонок был в «Липпинкотт нэшнл бэнк», в кабинет Рендла Липпинкотта.
– Рендл, – сказала она, – говорит доктор Гладстоун.
– Привет, Елена. Что я могу для тебя сделать? Подбросить деньжат?
– Благодарю, не нужно. Вам пора провериться. У меня есть свободный час после ленча.
– Жаль, ничего не выйдет. Я очень занят.
– Я звоню вам по поручению мистера Липпинкотта. Придется выкроить время.
Рендл Липпинкотт вздохнул.
– Он сведет меня с ума своими глупостями! Проверки, витамины, анализы... Почему я не могу быть ходячей развалиной, как все остальные?
– Мне очень жаль, – сказала она, – но никуда не денешься. Значит, в час дня?
– Ладно, буду.
Глава шестая
Руби Гонзалес ступила на загаженную 7-ю Ист-стрит, борясь с тошнотой. Последним жилищем Зака Мидоуза была берлога на четвертом этаже в половине квартала на восток от Бауэри-стрит – мерзкой улочки, чье гордое некогда голландское имя давно ассоциировалось исключительно с «лодырями с Бауэри».
Она зашагала к дому Мидоуза, втиснувшемуся между магазинчиком, торговавшим некогда кожаными кошельками и ремешками, но вынужденным свернуть торговлю из-за бестолковости владельцев, не понявших, что «ремешки», представляющие важность в этом районе, плетутся не из кожи, и сырной лавкой с более счастливой судьбой, так как помимо сыра здесь продавалось спиртное.
Мусор перед домом Мидоуза слежался и походил на горную породу. В эту часть Нью-Йорка еще не донеслись веяния из более благополучных районов, где от владельцев требовали подбирать испражнения за своими собачками: на тротуаре, как и на мостовой, шагу негде было ступить из-за собачьего кала.
Руби удачно миновала минные поля и поднялась на выщербленное цементное крыльцо. Она достаточно часто наезжала в Нью-Йорк, чтобы знать, что наружные звонки в таких домах никогда не работают, поэтому нашла на стене надпись фломастером, обозначавшую номер квартиры управляющего домом, после чего откинула внутреннюю задвижку кредитной карточкой висконсинского магазина «Сыры-почтой».