— Идем, Миш, скорее, — заторопила Людмила, — совсем уж у нас отец-от…
— Ты меня слышала, нет? Воды, говорю, побольше нагрей.
Людмила не ответила. Толкая впереди Мишку, скрылась за дверью.
«Начинается, — с досадой подумал Глухов, — зауросила опять… Сейчас от нее ни дела не стребуешь, ни слова путного не добьешься».
Не нравились ему упрямства эти, внезапные, душевные бунты Людмилы. Бывало, что она с ним по месяцу, а то и больше не разговаривала. Ни ласки тогда, ни подарки — ничего не помогало. Он и бить ее пробовал в такие моменты — визг только да крик получался.
Дурить что-то начала Людмила, дурить. И чем дальше, тем чаще и чаще.
— Не так мы с тобой живем, Иван. Ой не так, — не раз уж заговаривала она, — не как все. Другим вон, посмотришь, ни коровы, ни ягнушек — ничего не надо… И живут, выкручиваются.
— Что мне другие? Что мне другие? — отмахивался Глухов. — Знаю я, как другие живут. Сегодня он, положим, захотел своей жене пальто справить — в кассу взаимопомощи бежит. Завтра он вздумал холодильник или еще что приобрести — бумажками для кредита запасается. Вечно у них, у других-то, денег не хватает. Вот как другие живут.
— Без наших забот зато. И наработаться, и отдохнуть — все успевают. Соседи вон, Сергеевы, каждый почти год путевки туристические берут. Ездят, на людей смотрят. Мы же только и знаем, что за скотиной да огородом следить… Иной раз подумаешь: да пропади оно пропадом все… Хоть бы когда-нибудь в маломальский санаторий или дом отдыха выбраться, отвести душу.
— Какой еще санаторий? Чем здесь у нас не дом отдыха? Речка под боком, лес рядом… Отпуск бери и ложись себе, загорай. Воздух свежее свежего, выпить и пожрать всегда вволю.
— Ага, ага!.. Ложись, загорай… Ишь как он славно рассудил. Дом — не курорт, забегаешься в хлопотах. Не увидишь, как и отпуск проскочит.
— Дались ей курорты всякие. Я когда служил в Риге, насмотрелся на них, на курортников этих самых. Очереди в столовку выстаивают. В шесть часов поднимаются, место на пляже занимать. Отдых называется.
— Ты повидал, а я вот, считай, нигде дальше Чиньвы не была. Семилетку кончила — мать заболела… Самой работать пришлось: сначала в няньках ходила, потом сучкорубом… учебу бросила. Тут, как на грех, ты подвернулся. Помнишь, какой ты в Чиньву приехал? Кудрявый, молодой, нахальный. Классный специалист, одним словом. Не вербота там какая-нибудь.
В Чиньву он приехал по направлению лесотехнической школы. В мае приехал, весной, в пору обновления жизни кругом, в пору, казалось, своего обновления. Тогда он был и впрямь курчавым, буйноволосым красавцем, беспечным и беззаботным малым, которому все нипочем, все трын-трава. Ради этого показного ухарства на что он только был не способен. Мог, например, запросто аванс или «окончаловку» целиком прокутить, а потом, вместе с другими парнями из общежития, в долг «на запись» в столовке до следующей получки питаться. Мог, положим, не особо раздумывая, на работу не выйти, прогул устроить, зная прекрасно, что премии месячной может лишиться, а то и квартальной. Много мог себе позволить молодой Глухов. Ко всему тому, подраться и пошуметь любил.
Держался, однако, и больше перед девчатами, на особинку, на выделение — из города как-никак. Городок, правда, небольшой, захолустный, районного масштаба, но все-таки не чета Чиньве. По поселку в узеньких, только-только в моду входивших, брючатках разгуливал, пиджачке клетчатом, хоть в городе ни брючат таких, ни пиджака просторного не носил, здесь уже сшил, на заказ, в мастерской чиньвинской. Небрежно, вразвалочку разгуливал и на насмешливые возгласы пожилых чиньвинцев: «Гляньте-ка, стиляга вышагивает!», лишь пренебрежительно ухмылялся: темнота, мол, вы еще, жизни настоящей не нюхали.
Эх, молодость, молодость — золотые сны. И куда подевалось все? Волос на голове посекся, изредился (курчавые волосы — коварные волосы, мало обычно ими тешится человек — годам к сорока, а иногда и раньше, свободно гребешок пропускают), от былой беспечности и лихой беззаботности не осталось и следа.
На свое пребывание в Чиньве он смотрел тогда как на временное явление. К зиме его должны были призвать на службу — и прости-прощай, дорогая Чиньва. Едва ли он вернется сюда. Советский Союз велик, работы везде хватает, трактористы везде нужны. Ничто в поселке его не удерживает, ничто не связывает. Людмила разве. Но таких Людмил везде навалом, всегда найдутся… Главное, чтобы последствий, ребенка не завелось. За ребенка могут и к ответу притянуть. Ребенок по рукам и ногам свяжет. Не один так парень на неприятность нарвался. Гуляет, гуляет с девчонкой — бах, как снег на голову: «Ребенок будет».