Глухов густо забагровел, налился в момент бешенством.
— Слушай-ка, друг, — сипло процедил он сквозь сжатые зубы. — Выметайся-ка давай, пока не поздно. Испугался, что я его в сообщники…
— Ничего я не испугался, — сгреб моторист одежду в охапку.
— Вали давай, вали!
Дверь за Анисимом захлопнулась. Глухов немного постоял, будто в недоумении, натыкаясь руками на стены, пошел в боковушку, его с Людмилой комнату, свалился там одетый на кровать и тотчас провалился, полетел в глубокую темень.
Мучительный, жуткий сон привиделся утром Глухову.
Снилась ему заснеженная трасса в сгущающихся сумерках, речушка, петляющая внизу, под угором, черное загадочное пятно у дороги — все как наяву было.
Все как наяву и дальше происходило. Так же он развернул трактор напротив попавшего в беду зверя, так же размотал основной, тяговый трос, нарастил его запасным тросом, сделал на конце петлю.
Потом ему так же не хватило спаренных тросов, так же он сдавал, рискуя вместе с трактором в болотину ухнуть, так же сказал, накинув петлю на шею лосихи: «Теперь ты на крючке! Теперь я тебя вытащу, голубу!»
Но когда он добрался до рычагов — трактор почему-то не вперед, а назад двинулся, будто Глухов по ошибке заднюю скорость включил. Проверил: нет, все правильно — вперед должен ехать. А трактор между тем сползал и сползал с насыпи. Оглянулся Глухов — и на месте лосихи большую зияющую дыру увидел. Волосы подняли шапку на голове тракториста: туда, в эту черную, смрадную бездну, и стягивала его лосиха.
Он рывком сел на кровати, вытер подолом рубахи испарину со лба.
Часы на столе показывали половину одиннадцатого. Ого! Ничего себе придавил. А впрочем, не так, видно, и много, лег-то ведь… Глухов не смог припомнить, во сколько он лег.
Дома никого не было. Людмила у соседей, наверно. Мишка, ветрогон, на улицу, конечно, удрал. Ох и доберется же когда-нибудь Иван до этого лоботряса! Нет, чтобы за учебники сесть.
На кухне — черт-те что! Все как осталось ночью, так и стоит. Людмила назло ему не прибралась, палец о палец не ударила. Самогонный аппарат не спрятан. Бутыль с брагой тоже на виду, не на печи. Стол объедками и окурками завален. Пол грязный, исслеженный. «Ну, Людмила! Ну, Людмила! Дозлишь меня ты!»
Голова у Глухова раскалывалась, трещала. Во рту пересохло, жгло. Пил часто воду, не помогало. Обычно он засыпал похмелье: чем дольше проспит, тем свежее встанет. Но сегодня… Привидится же страсть божья. Так ведь недолго и того…
Самогонки, леший побери, — ни капли в банке. Заново разбираться с аппаратом — долгая канитель.
Глухов переоделся, сменил рабочие брюки и рубаху на выходные, в яловые сапоги влез (до сих пор солдатские живы, сносу им нет), нашел вчерашние неистраченные деньги, накинул блестящий коричневый кожан, толстую кепку нахлобучил — вышел из дому.
За воротами зябко, ветрено, рвет полы тяжелого кожана, срывает кепку. Небо заволочено низкими тучами. Воздух влажен и по-весеннему пахуч, избы стоят темные, отсыревшие, но все еще под белыми, хоть и осевшими, шапками.
«Похоже, опять будет снег, — подумал Глухов. — Доконать меня решила погодка. Неужто скотину и впрямь раньше времени резать придется».
И пчелы уж, наверное, до единой вымерзли? Вон как насвистывает, задувает.
Глухов проведал огород, обошел, осмотрел пчелиные домики. Ульи стояли заснеженные, притихшие, без привычного летнего зуда в них.
— А гори оно все белым огнем! — махнул рукой Глухов.
На улице его окликнули. Поднял чугунную голову — мастер. Тоже на огороде возится, подготавливает картофельную яму к морозам: соломки вон тащит, гнилые сусечные доски повыбросил. Зима, видно, и мастера застала врасплох, Уж он-то бы мог и пораньше побеспокоиться, хозяйство не ахти какое, коровешка одна. На лесосеку не каждый день выезжает — начальство.
Одет был мастер по-домашнему: толстый вязаный свитер, подшитые валенки, плохонькая шапчонка ушами топорщится — шут гороховый, а не мастер, поставить себя не умеет.
Сбросив солому в яму, мастер вышел через калитку к Глухову.
— Ну? Привез? — спросил он, пытливо сощурившись, явно имея в виду не одни только сани.
— Привез.
— Так, та-ак…
— Что так-так?
— Ничего. С санями, спрашиваю, все в порядке?
— В порядке, в порядке… Ни черта твоим саням не сделается.
— Не моим, а нашим. Они мне так же, как и тебе, нужны.
— Давай, давай, — съехидничал Глухов, — открывай заседание рабочкома.
— Трактор опять у дома оставил?
— Какая разница? У дома, у гаража ли? — переступил с ноги на ногу Глухов. Уйти не терпелось.