Озеро теперь близко, рукой подать. Берег напротив фермы вытоптан скотом до дорожной твердости, чист от кочкарника, слышится внятное бульканье и плеск волны. В затишье, под стенами камыша, резвятся утки: ныряют, гоняются друг за дружкой, сильно и шлепко бьют крыльями. Ветер с озера порывист и упруг, наносит постоянно гнилые, болотистые запахи.
Ефим долго наблюдал за утками, за их проворством и легкостью на воде, опять предавался мыслям о Сартыкуле, о близкой, надвигающейся яркой осени, о дивной поре утиных летов.
— Степанида, Сте-еш, — позвал Ефим, распрягая во дворе лошадь, — дома ты, нет?
Калитка на задворках открылась, пришла из огорода Степанида, жена Ефима, проворная, быстрая на ногу — руки в земле, на рябом круглом лице бисер пота.
— Гостей собираешься встречать?
— Каких еще гостей?.. Надоел хуже горькой редьки со своими гостями. Чего от меня-то надо?
— Как чего?.. Ну, в избе приберись. Ну, новые занавески повесь, что ли? Ну, не знаю я…
Степанида в сердцах сплюнула, повернулась и пошла обратно.
— Приберись ему, занавески повесь! — шумела она. — Словно я век не прибиралась. Словно у меня занавески ни на что не похожие!
Сдавать что-то начала в последнее время Степанида, кричит, ругается много. Дочери это ее издергали. Не может она спокойно переваривать, как у них жизнь кос-накос идет. И не предвидится пока никакого выправления.
С Веньки, паршивца, все началось.
Одно время гусь этот лапчатый, этот видный, льноволосый парень, сын зоотехника Збруева, крепко запохаживал в Сысоевку, к дочерям Прокшиных, Шурке и Алевтине. Запохаживать-то запохаживал, а вот к какой из сестер сердце лежало, не понятно было. Обеих вроде вниманием миловал.
В деревне уж даже привычным стало видеть около сестер парня. Куда ни пойдут, где ни работают девки: в поле, на току ли, — значит, где-то и Венька поблизости. Кружил, точно петух, возле них, вытянув шею и распустив крылья.
Понесла от Веньки старшая, Алевтина, более спелая и готовая стать матерью. Ну Венька, понятное дело, как узнал, как увидел налившуюся соком девку, так и за голову схватился. Ведь молокосос еще, и двадцати тогда не нажил, ведь в армии еще не побывал, не погулял как следует. Алевтина же старше его на четыре года, перестоялая, перезрелая для парня травка-то.
Все реже и реже начал наведываться Венька, а вскоре и вовсе куда-то удрапал из колхоза. Отслужил, говорят, после куда-то на Север завербовался, на шахту. Большую деньгу зашибает. Удрапал — и плевать. Неунывающая, хохотливая Алевтина, дуреха эта набитая, не больно-то убивалась. Доносила, родила и перебралась от них, от родителей, от жалостливых материнских вздохов и причитаний, в Кушево, центральную усадьбу колхоза, прижила там еще одного ребенка, теперь уже неизвестно от кого, и живет себе — ни девка, ни вдова, ни мужняя жена.
А сохла, тоской исходила по Веньке Шурка, меньшая Прокшиных, робенькая, стеснительная, вовсе на сестру не похожая. Она только-только в тот год десять классов закончила. На нее, видно, Венька и имел виды. Но как-то так получилось, перекинулся парень, другую опылил — ловко, видать, Алевтина силки расставила.
Не вынесла, конечно, Шурка, не смогла жить рядом с сестрой-разлучницей, в город уехала, вышла там замуж, да неудачно вышла, мужик выпивохой, скандалистом оказался. Теперь одна мыкается, работает штукатурам на стройке. Исхудала вся, почернела, усталость затаилась в лице. Ладно хоть от ребятишек бог уберег. Зачем при такой жизни ребятишки?
Да, не удалась, чего там говорить, у дочерей жизнь, не удалась. Захромала, дала трещину жизнь и у Степаниды с Ефимом. Словно меж ними черная кошка пробежала. Меньше стало согласия и тепла в доме. Меньше внимания друг к другу.
Сейчас на внучат одна надежда. Вот подрастут да начнут бегать к бабушке, может, и отойдет, оттает Степанида.
Сложив на телегу упряжь, задав Серому овса в стиральное корыто, Ефим тоже толкнул огородную калитку.
Степанида подкапывала, разживалась молодой картошкой. Она ловко выворачивала вилами тяжелые, разросшиеся кусты, подхватывала, встряхивала их за ломкую сочную ботву, собирала и бросала в ведро крупные уже, розовые клубни.
— Может… Слышь меня, Сте-еш? Может, мне ягушку решить?
— Больше ничего не придумаешь? — резко разогнулась Степанида.
— Начальство ведь все-таки наедет, — почтительно напомнил Ефим.
— Так они зачем наедут-то?.. За утками иль зачем? Кому твоя ягушка нужна?
— Уток они только завтра настреляют… А сегодня их чем потчевать? Солониной?.. Нет, пойду за ягушкой, — решился окончательно Ефим.