— А как со штанами дело обстояло?
И у костра вновь покатились со смеху.
Глухов протиснулся, вступил в круг, выхватил из огня горящую с одного конца головешку, прикуривал, припав на корточки.
Люди постепенно стихли, с неловкостью наблюдали за мрачным Глуховым.
— Что невесел, Иван? — спросил наконец чокеровщик Лобов, прямой, независимый мужик, силу имевший непомерную.
Глухов бросил в костер головешку:
— Будешь невесел тут… За санями ил прошлогоднюю лесосеку ехать.
— Да, невезучий ты у нас, — насмешливо подхватил чокеровщик.
— Мастер удружил! — разразился Глухов. — Что у меня, день ненормированный? Вкалываешь, вкалываешь смену и — пожалуйста, езжай куда-то.
— Брось, Иван, — вставил чумазый, звонкоголосый Панкин, на вертлявого юнца смахивающий. Панкин был тоже тракторист, в таком же промасленном и лоснящемся, как у Глухова, ватнике. — Не даром ведь едешь. От сверхурочных ты, по-моему, никогда не отказывался. Раз сани нужны, что ж теперь…
— Сверхурочные, — передразнил Глухов. — Много там сверхурочных заплатят… Вот бы и напросился на эти сверхурочные.
— И могу, — гоношился Панкин, — слова лишнего не скажу, не как ты.
В это время все задвигались, зашевелились, сбиваться поплотнее давай, места у огня выкраивать, — пришли Нефедов, Илья, мастер и Санька с Клавдией. И до Глухова не стало никому дела.
— Сане-ок, подь-ка сюда, милая! Погрею! — дурашливо пропищал кто-то из мужиков. Мужики всегда оживлялись при виде Саньки.
— Сам сначала согрейся, — устало и незлобиво отозвалась та.
Она устроилась перед костром с бездымной наветренной стороны. Трико на округлых, точеных коленках тотчас занялось паром. Лобов, оказавшийся рядом, легонько обнял разведенку, к боку прижал. Санька, казалось, не замечала, не отстранялась, задумчиво и забывчиво смотрела на огонь. Обветренное лицо ее смягчилось от жара, разрумянилось, похорошело, будто у девчонки.
«Эта свое возьмет, — глянул на Саньку Глухов. — В теле еще баба, не израсходовалась… Найдется какой-нибудь дурак, женится, хоть у Саньки и хвост уж в четвертый класс бегает. Нынче ведь мужики не больно-то разбираются, сплошь и рядом детных баб сватают».
— Как дела, парень? — хлопнул Нефедова по спине Котов, степенный, пожилой дядька, бригадир первой, лучшей бригады лесопункта. — Рьяно, гляжу, за дело взялся. Позже всех кончаешь…
— Так получилось, — смутился Нефедов.
— Загонял людей-от, — добродушно подшучивал над ним Котов, — ишь языки высунули… Санька вон вовсе податливой стала.
Санька под общий хохот оттолкнула Лобова.
Уж серьезно Котов полюбопытствовал:
— Сколько сегодня выдал?
— Мало, — смутился опять Нефедов, — кубиков сорок, не больше.
— По такой-то погоде мало.
— Он у нас молодцом! — похвалил громко мастер. — Другую только неделю бригадирит, а уж кой-кому на пятки наступает.
Глухов поднялся, снова раздвинул круг и зашагал от костра, сгорбившись.
Недолюбливают его в поселке, это он знает. А за что, спрашивается? За то, может, что он двух телков и борова на убой держит? За то, может быть, что в огороде у него с десяток ульев стоит? Так кому заказано, кому запрещается — содержи и ты пчелок, выкармливай и ты борова, если не боишься рано вставать и поздно ложиться. Скотина ведь ой-ей каких ручек и досмотра требует.
Людмила было тоже поднялась, однако не насмелилась, не пошла за мужем, не знала, как сейчас подступиться к Ивану.
Машины он увидел вскоре, минут через десять. В Сырой пади увидел, широкой заболоченной низине, что в двух с небольшим километрах от лесосеки.
Впереди на хорошей скорости несся Гришка, лихой, сорвиголова, парень, успевший уж в свои неполные тридцать срок за хулиганство отбыть. В леспромхозе Гришка по положению о паспортах оказался.
«Он чего так далеко Першина оставил? — подумал Глухов. — Гроб ведь у Першина, не машина. В каждой, считай, лужице буксует».
Мощный, вездеходный Гришкин ЗИЛ брал уж затяжной, нудный подъем лощины, легко, играючи брал, тогда как другая машина, дряхленький газик Петра Першина, шебутного, задиристого мужичонки, лишь в падь сполз, в топкие выбоины, вытертые лесовозами.