«Круто как нынче холода подступили, — дивился про себя Глухов. Недельку-другую постоит так — глядишь, и хорошие заработки начнутся. Вот только обледенят, укатают дорогу, утрясут дело с вывозкой, и тогда вкалывай знай. Зимой есть смысл вкалывать, не то что летом. Летом в тайге духота, гнус. Дождик прошел — лесовозы буксуют, с вывозкой перебои. А раз с вывозкой перебои, не ахти и заработок какой. Нет, летом только в отпуск ходить, малинку, смородинку и прочую ягоду брать, грибочками солеными на зиму запасаться».
На старой огромной березе, совсем рядом с дорогой, черными, увесистыми гроздьями свисали косачи, близкие и недоступные.
«Ружье бы!» — загорелся Глухов.
Он не был охотником, считал это дело пустой забавой. Не понимал чудаков, таскающихся с ружьем по лесу. В лесу сейчас не больно-то разживешься, на все запрет, на все разрешение иметь надо. Даже если разрешение есть, зверя от этого взять не проще, мало стало зверя в тайге. Легче борова или телка выкормить. Но когда на глаза Глухову попадалась дичь, когда неожиданно, с треском, кто-нибудь выскакивал или выпархивал из кустов, он всякий раз подумывал о ружье — неплохо бы возить под сиденьем, как некоторые шоферы и трактористы делают.
Едет такой шофер (иль тракторист, иль машинист даже, ведет мотовоз узкоколейкой), а впереди — глухарь, собирает по насыпи мелкий галечник. Увидел глухарь машину, взлетел на дерево, сидит, головой вертит, выжидает, когда машина пройдет. Но машина замедляет ход, останавливается, дверца кабины тихонько приоткрывается, трах-бах — и птица, теряя пух, срывается вниз, тяжелым бесформенным комом скользит по веткам, ударяется тупо и мертво оземь. Легкая, дорожная, даровая дичь!
Прячет шофер ружье и добычу под сиденье — дальше поехал. И не надо шоферу этому ни путевок, ни билета охотничьего, потому как с ружьем его редко кто видит. Как-нибудь раздобудет гильз, капсюлей, пороху, сам дробь накатает, сам пыжи нарубит — и палит при всяком удобном случае.
Голосует, положим, охотинспектор такому водителю, устраивается поудобнее на сиденье, шутит с ним, разговаривает. Шутит и знать не знает о незарегистрированной двустволке под ним, о незаконно добытой дичи. Не потребует охотинспектор поднять сиденье, да и повода особого нет — славный вроде дядька рулит рядом, не составит охотинспектор акт, не отберет ружье у шофера, а еще глубоко благодарным останется, что остановился тот, что подбросил.
Да, немало так нынче изводят дичи. Ведь сколько сейчас дорог в тайге, сколько трасс проложено! Сколько снует по ним разных машин, которых зачастую не боится, подпускает близко лесная живность, особенно птица. А вездеходы так вообще без дорог ходят.
Свернув с грунтовки, Глухов поехал тише и осторожнее. Одна масть вести трактор видимой, изученной до последней выбоины дорогой, другая — брошенной лесовозной трассой, все каверзы которой под снегом скрыты.
Тотчас начался пологий, затяжной спуск в глухой распадок. Прошлым летом здесь постоянно ползали на подхвате два С-80. Без тягачей в этом месте груженым лесовозам не выбраться было. Лесовозы и тракторы изрыли, как кроты, избуксовали всю трассу глубокими колеями. Весенняя распутица, летние и осенние дожди еще больше размыли и обрушили колеи эти, превратили их в довольно опасные овражки, попав гусеницей в которые трактор заваливается, вот-вот ляжет набок. Поневоле поедешь осторожно.
Внизу, по дну распадка, извивалась, плела замысловатые узоры Гнилая речка. Издали она походила на распущенный клубок черных ниток — так четко выделялась на снежной белизне каждая ее петля, каждый виток. Глухову речка напоминала дорогу, которой он только что ехал.
Бросалось в глаза и пятно у речки, большое рваное пятно в прибрежном болотистом кочкарнике.
Сначала тракторист не очень-то обращал на него внимание. Ну, пятно и пятно, черт с ним, с пятном, мало ли бывает пятен.
Но чем ближе он подъезжал к речке, чем различимее становились берега ее, заросшие кое-где густым, непролазным ольховником, летом — пышнозеленым, пряно духовитым, а теперь вот — бурым, как дым, призрачно струившимся, сквозным, тем беспокойнее делалось на душе Глухова, пятно отвлекало, настораживало тракториста: что это может быть?
А когда до речки оставалось каких-нибудь полтораста метров, Глухов вдруг резко привстал, ударившись головой о крышу кабины, выдохнул хрипло:
— Да ведь это сохатый увяз!
И, уже не присаживаясь, не расслабляясь, бросил он трактор вперед, выжимая из двигателя все, на что тот был способен.
Трактор встряхивало, мотало, он утробно и тяжело опадал в выбоины, надрывно тарахтел, выбираясь из них, снова наращивал скорость, жадно пожирал заснеженную трассу грохочущими гусеницами.