Перед домом он заглушил двигатель, пошел открывать.
Толкнул калитку ногой, ступил во двор, добротный, ухоженный, с постройками под железными крышами. Лучший, пожалуй, двор в поселке. Полсотни каких-то, всего-то полсотни метров не хватило — и как бы за стенами крепости был. Глухов мотал головой в отчаянии.
Выдвинув изнутри тяжелый засов, распахнул широко глухие ворота. Быстро и хищно вышел, ухватил лосиху за задние ноги, рывком одернул с саней, поволок, спячиваясь. Что-что, а силешка у Ивана имелась.
Вышла на крыльцо Людмила, простоволосая, в тапках на босу ногу. Включила на застекленной веранде свет, чтобы во двор падал.
— Что долго так? — встревоженно спросила она. — И ужин, и баня уж давно выстыли… Ой, — вскрикнула, — ой, кто это? — И как была налегке, в халате, сбежала со ступенек, склонилась над лосихой, прикрыла ладонью рот в испуге.
Большими охапками Глухов стаскивал сено внутрь двора, складывал в копну перед стайкой. Затем он прикрыл ворота, запер их снова на засов, замкнул калитку на специальную ночную вертушку.
Продрогшая Людмила, горестно замерев, стояла и стояла подле лосихи.
— Хватит торчать, — окликнул Глухов.
— Зачем ты это сделал, Иван? — подавленно и беспомощно спросила Людмила.
— Сделал, тебя не спросил… Много вас счас указчиков найдется.
— Так узнают же! — вырвалось с болью у Людмилы. — Ты об этом подумал, не-ет?
— А весь уж поселок знает, — горько усмехнулся Глухов, — не беспокойся.
Людмила расширила глаза, терла виски, силилась что-то понять.
Снаружи захрустел снег под торопливыми шагами, в калитку забарабанили кулаком.
— Кто там? — спросил напряженно Глухов.
— Я, пап. Открой.
— Мишка, паршивец…
Глухов впустил сына.
Весь в Ивана подросток, крепкий, широкоскулый, ворвался с улицы:
— Пап, а чо про тебя болтают… — И Мишка осекся, не договорил, увидев лосиху.
Глухов посмотрел на жену:
— Вот, пожалуйста…
Он опять закрылся на ночную вертушку, достал из-под крыльца длинные деревянные вилы, поддел ими чуть ли не всю копну, бросил под крышу, на сеновал. Работой он гасил, сбивал ярость, вновь на него нахлынувшую.
— А я не поверил сначала, — ходил вокруг лосихи Мишка. — Я в другом конце поселка был… Вдруг ребята летят: «Миша-аня! Миша-аня! Твой отец лося грохнул!» Враки, думаю. Хотел даже кой-кому шею намылить… — Мишка замолчал, покосился на отца. — И что теперь будет, пап? — спросил он испуганно и потерянно. — Лосей ведь запрещено бить. Ты его как, на петлю поймал?
— На петлю, на петлю! — взорвало Глухова. — Много ты понимаешь… запрещено! Все бы шито-крыто вышло, если б не вы, шантрапа чертова!.. Тебе кто разрешил бегать до этаких пор? — придвинулся он вплотную к сыну, — Я вот сниму ремень да как начну взвазживать.
— Перестань, — вступилась за Мишку Людмила. — У них, может, и всей-то радости на неделе — суббота. Много ли они дома бывают, что ж им и поиграть подольше нельзя?
— Вот, вот… защищай, бери под крылышко. Они скоро не только на сани, на людей кидаться начнут. А ты потакай, потакай…
Но Людмиле сейчас не до ругани было, не до выяснения отношений. Обеспокоенная нежданной-негаданной бедой, свалившейся на семью, она запричитала:
— Ох, Ваня, Ваня… в какое ты нас опять горе втянул! Ну зачем понадобилось… петли какие-то? Что мы, голодные сидим? Что у нас, своего мяса не хватает?
— Не скули, — приказал Глухов. — Не ставил я никаких петель… Я ее из трясины вытянул. Увязла она.
— Зверь-то? В трясину? — засомневалась Людмила, — Ой, плохо верится! Ой, плохо верится!.. Да у нее, что ли, глаз нет?
— Замолкни, говорят… — Иван сунул вилы обратно под крыльцо. — А если бы никто не узнал… тогда б что делала?
— Хорошо, что узнали. Очень хорошо… Не то бы с тобой вовсе не сладить. Тебе ведь что взбредет в голову…
— Дура! — надрывно закричал Глухов. — Без всякого понятия баба! Тут как лучше стараешься…
Людмила, закусив губу и едва сдерживая слезы, потянула за рукав Мишку:
— Пошли, сын, отсюда. Пусть он здесь один на здоровье бесится.
И Людмила с Мишкой поднялись на крыльцо.
— В печку там дров подбросьте, — грозно наказал Глухов, — воду быстро греть. Зверя свежевать буду.
Мишка и Людмила замерли.
— Ты в своем уме? — спросила, не оглядываясь, Людмила. — Ночь на дворе, а он… Все равно ведь придется сдать.
— Придется, придется, — передразнил Глухов. — А вдруг да и пронесет еще. Мало ли что весь поселок знает. В конце концов, кому какое дело? Я ведь не у них взял… Или вы первые доносить побежите?