- Ты чего скис? - спросил Евгений Александрович. Чувство, что кто-то водит его за нос, вновь возникло в нем.
- Ты не знаешь этого человека... - проговорил Шура весь съежившись. Он жуткий. Про него такое рассказывают. Он из таких положений выпутывался! Его взрывали, стреляли в упор, травили, а ему хоть бы хны... Всегда в последнюю секунду вырывался, всегда чудом. Если ты начнешь с ним шуры-муры разводить, он точно выползет. У него в подошве ботинка ножи запрятаны...
- А в пупке пистолет-пулемет...
- Может быть, и пистолет-пулемет. В общем, ты его сразу кончай, без ля-ля.
- Сдается мне, что ваше благородие боится, что он перед смертью мне кое-что интересное про тебя сообщит... - не стал таиться Смирнов.
- Конечно, скажет... Он непременно захочет нас поссорить. Это как пить дать.
- Ну и замечательно. Он поссорит, ты меня замочишь втихаря и слиняешь с миллионом долларов.
- Нет у меня резона тебя мочить. Если дело выгорит, мы с тобой что-нибудь еще придумаем. По глазам вижу, нравится тебе на свежем воздухе с живым материалом работать. Это ведь не в чистеньких библиотеках под зелеными абажурами сидеть или статьи научные писать, в ушах задумчиво ковыряясь...
- Ты хочешь сказать, что мне понравиться убивать людей? - сузил глаза Смирнов.
- Всем нравится. И тебе понравится. Совсем другим человеком себя почувствуешь.
- Вряд ли. Убивать нравится недоразвитым личностям. Зверям. Недочеловекам. Ведь зверю что надо? Завладеть телом ближнего, мясом его, плотью, самкой, наконец. Или, на худой конец, его жизненным пространством, что в принципе одно и тоже. А развитый человек старается завладеть душой ближнего. Самая сладкая власть - это власть над душами... Уметь заставить людей плакать, смеяться, любить что-то или кого-то ненавидеть, добровольно отказываться, ликуя, отдавать, уметь толкнуть на самоубийство или подвиг вот к чему стремиться всесторонне развитая личность...
- Ты тоже к этому стремишься?
- Конечно, - соврал Евгений Александрович. - Ты не поверишь, как мне хочется, чтобы ты от моих речей слюни распускал, чтобы передавал мои бессмертные мысли и выражения друзьям и любовницам, чтобы давление у тебя поднималось от одного моего вида...
- Смеешься...
- Конечно, смеюсь. И вообще хватит трепаться. Пошли, могилку Паше присмотрим. Место должно быть такое, чтобы на машине можно было подъехать. Ну, и без всевидящих дамочек с собаками и собачками.
Через час они нашли подходящее место в заросшей мелколесьем пойме Пономарки. И не только место, но и готовую могилу - обстоятельную песчаную яму. Глубиной около полутора метров и соответствующего профиля, она открывалась под обрывом надпойменной террасы.
- Часов в десять сюда приедем, - сказал Шура, звучно харкнув в яму. Не поздно будет? Менты в это время наверняка тут ошиваются. Место самое то для экстренного погребения нежелательных социальных элементов. И эту могилку наверняка персонально готовили, но сорвалось...
- Боишься, что застукают?
- Боюсь, - закивал Шура. - Он больше ста килограммов весит, пока тащить будем с перекурами, точно кто-нибудь увидит.
- Паша придет сюда на своих ногах, - усмехнулся Смирнов. - Сам ляжет в могилу, и сам же себя погребет, на сколько сможет, погребет. Нам останется только помочь ему получше от собак бродячих схорониться - не дай бог, разроют его на наши головы.
- А почему он на своих ногах придет? Что, у тебя отрава какая есть?
- Да, есть... Порошочек от одной малоизвестной тибетской колдуньи.
- Врешь!
- Я всегда вру. "Мысль изреченная - есть ложь", - сказал Тютчев. Ну, если не ляжет, что, мы ему не поможем?
- Поможем, - покивал Шура, бегая глазами по непроницаемому лицу Смирнова.
10. Это было нечто.
С Вероникой Антоновной и ее сыном Шура обошелся ювелирно. Они без разговоров впустили "сантехника" в свою квартиру. Гипнотическую роль, видимо, сыграли простое русское лицо Шуры и водяной счетчик, принесенный им для убедительности.
После того, как хозяева (включая тойтерьера, облаявшегося до хрипоты) были усыплены, связаны и уложены на полу спальной, из своей квартиры пришел Смирнов. Через пятнадцать минут (ровно в девятнадцать ноль-ноль) проход в одиннадцатую квартиру был проделан. Первым в нее прошел Евгений Александрович. Убедившись, что входная дверь не закрыта на внутренний засов и что прохода в обитель Марьи Ивановны нет, он принялся изучать таинственную квартиру.
Это было нечто.
Окна ее - и в комнате, и на кухне - были завешены тяжелыми двойными шторами, такими тяжелыми, что раздвинул их Смирнов не без труда. Стены, в том числе, и внутренние, покрывали звукопоглощающие пластиковые панели, полы - внушительной толщины ковровое покрытие.
Обстановку в комнате представляли большой и высокий двухкамерный сейф, выкрашенный светло-синей краской; обшитое зеленой тканью кресло с гнутыми подлокотниками, старый письменный стол (облупившийся дерматин, незамысловатые ключики в замочных скважинах, точеные ножки и тому подобное), а такжескрипучий венский стул.
Сейф был открыт. В нижнем его отделении пылились кипы пожелтелых бумаг, в верхнем - рядками лежали инструменты - пила, плоскогубцы, молоток и тому подобное.
В единственном выдвижном ящике письменного стола Евгений Александрович нашел старую газету с наполовину разгаданными кроссвордами и три конторские книги.
Одна из них - синяя, с обклеенными коленкором уголками - на мгновенье ошеломила Смирнова. Ее страницы покрывали списки устраненных соперников и недоброжелателей. Они были сделаны в табличной форме с указанием возраста, должности, квалификации, причины, времени и способа устранения. Должности несчастных были преимущественно высокими, фамилии - в основном нерусскими. Способы устранения варьировали от "разорен в дым" и "закрыт в крытой" до "бвМ.-р." ("брошен в Москву-реку" расшифровал Смирнов) и странного "збтрн".
Во второй книге - серой, изрядно потертой и практически заполненной протоколировалось движение денежных средств (от кого получены, куда направлены, сколько и как утаено). Она сняла неприятное ощущение, полученное от первой - "Есть денежки, есть", - подумал Евгений Александрович, ее листая.
Третья книга была чиста. Она, видимо, готовилась принять эстафету от предыдущей.
В прихожей на верхней полке встроенного шкафа лежал черный кожаный дипломат. Новенький. В нем были доллары. Около трехсот пятидесяти тысяч. Преимущественно в старых сто долларовых купюрах.
Находка Смирнова не обрадовала. Возможно, причиной тому было то, что пока у него не было никаких оснований назвать деньги своими. А может быть, из-за того, что, открывая шкаф, он увидел на дверке пятна засохшей крови.
Вернув дипломат с деньгами на место, Смирнов вновь прошелся по квартире. И обнаружил, что незамеченные им при первом осмотре пятна крови представляют основную ее достопримечательность. Небрежно или вовсе не замытые, они бурели на полу и на стенах комнаты, ванной, туалета и кухни. И на инструментах.
В тот момент, когда Смирнов, закончив обследование пространства под ванной, поднимался на ноги, в проломе, появилась голова Шуры.
- Ну, чего? Есть деньги? - спросил он, с беспокойством вглядываясь в озабоченное лицо напарника.
- Есть. Тысяч триста пятьдесят.
- Долларов?
- Конечно.
- А что ищешь? - спросил Шура, перебравшись к Смирнову.
- Похоже, тут не одного беднягу замочили... Смотрел, нет ли чего под ванной.
- Через пятнадцать минут Паша придет, а ты мента киношного из себя изображаешь! Ты еще отпечатки пальцев с унитаза сними.
- Черт, я забыл совсем! Знаешь, похоже, что квартира никак не сообщается с квартирой Марьи Ивановны!
- Не может быть! Должна сообщаться! - не поверил Шура и пошел в комнату. Несколько минут он осматривал и простукивал стену.