- А как вы считаете, погибнет человечество или нет?
- Нет, не погибнет. Россия спасет его!
- Россия? Каким же это образом?
- Очень просто. Россия виновата перед всем миром... Из-за нее, революционной, советской, и только из-за нее, нормальный западный капитализм с его жестокой конкуренцией - то есть своего рода естественным отбором превратился по сути дела в социокоммунизм со всеми его вредоносными проявлениями в виде необузданного социального обеспечения, необузданной медицины и непродуманного гуманизма. Да, Россия виновата и ей предстоит исправить свою ошибку...
- Каким же это образом?
-Через десять пятнадцать лет мы покорим Европу и возродим в ней природный капитализм...
- Покорим Европу!?
- Если бы не Октябрьская революция, Европа давно была бы нашим субъектом федерации.
- Ну, это вы хватили!
- Отнюдь! Если бы не революция, вместо турков, алжирцев, негров, индийцев в Европе работали бы славяне. Они хлынули бы в нее сразу же после Первой мировой войны, и Второй мировой просто бы не было, потому что к концу тридцатых славяне составляли бы в оккупированной Германии не менее четверти населения.
- А как вы теперь собираетесь покорить Европу?
- Тихой сапой. Многие европейские государственные деятели сейчас склоняются к мысли, что только русская рабочая сила, белая сила, дешевая и несгибаемая способна предотвратить превращение Европы в чернокожий континент.
- Ну, покорили вы Европу, что дальше?
- Дальше последует отмена большинства социальных гарантий. Не можешь работать, не хочешь, алкоголик ты, наркоман, дебил или просто худосочный поросенок - твое дело. Никто не будет за свои денежки сохранять тебя и твой унылый генофонд для будущих поколений. Единственно, что сделает для тебя общество - это выпишет бесплатный билет в Африку. Бездельничай, разлагай и разлагайся в ней, пораженной СПИДом. И все! Через десять лет в Евророссии не будет не нужных людей и будущее человечества будет спасено.
- А Америка?
- Через десять-пятнадцать, максимум через двадцать лет Северная Америка станет латинской, точнее, негритянско-латинской. А ты знаешь процветающее негритянское или латинское государство?
- Да вы фашист, батенька!
- Нет, я не фашист. И никогда не смогу им стать. Есть в них что-то такое, что мне не нравится. Они мне кажутся изготовленными...
- Вам бы с Женечкой на эту тему поговорить. В постельке под балдахином. У него такая нежная беленькая шейка.
Борис Михайлович вздохнул. Глаза его заблестели. Стылый вдруг понял, что экспромт спас его от поругания.
- Сегодня, часа через два вы меня должны освободить, - сказал он, решив ковать железо пока горячо. - Если вечером я не встречусь с Женечкой, он выпустит на вас ребят Паши Центнера. Так мы договорились.
- Никого он не выпустит, - махнул рукой Борис Михайлович. - Я проанализировал все, что вы мне за два дня наговорили, и нашел массу нестыковок. Потом подумал, подумал и решил, что не будет твой Женечка из-за тебя улей ворошить, если даже он у него есть. И потому завтра утром твое продажное сердце перестанет биться. Тихо так, без боли. Если, конечно, напишешь признание, что Остроградская убеждала тебя лишить меня жизни. А если не напишешь, то умрешь через неделю. От неизбывной боли. Что Женечки передать? Что у него нежная белая шея?
Стылый молчал. Борис Михайлович с трудом поднялся на затекшие ноги и пошел к выходу. Когда он уже поднимался по лестнице, Стылый крикнул:
- Передайте ему, что он пидар с кривыми ногами!
35. Окаменел. Затем стал ватным.
Мария Ивановна в очередной раз покорила Смирнова. "Все-таки лучше ее женщины в мире нет, - думал он, принимая душ. - А Юле надо звонить... Сказать, что прибило "Северным Ветром" к другому берегу и попросить амнистии. Она поймет. Умная женщина. И почему только от нее все уходят? Наверное, из-за ума. Ума и настырности.
Нет. Не буду звонить. Не надо суетиться. Сначала надо разобраться с Шуриком".
Сделав воду холоднее, Евгений Александрович с чувством запел:
Я шила платье белое,
Когда цвели сады,
Но что же я поделаю
Другую встретил ты".
После душа Мария Ивановна подала кофе. По ее глазам было видно, что песня, исполненная Смирновым в ванной, пришлась ей по сердцу.
- Значит, ты решил связаться с друзьями Паши... - сказала она, усаживаясь напротив любовника.
- А что делать? Я виноват перед Стылым.
- Ну и что? Подумаешь!
- Видишь ли, у меня пионерское воспитание...
- Он изнасиловал твою женщину...
- Его заставили. Обещали изнасиловать мать и дочь.
Мария Ивановна посмотрела снисходительно, если не жалостливо.
- Ты смотришь на меня, как на ребенка, - обиделся Смирнов.
- А ты и есть ребенок. Капризный, упрямый ребенок. И глупый к тому же.
- Ну и пусть ребенок. Зато я гадостей никому не делаю. Давай телефон Пашиных друзей.
- Ты все продумал? Не отшлепают они тебя?
- Не отшлепают.
- Как я поняла, ты намерен позвонить этим людям и сказать, что Пашу убил Борис Михайлович. И в виде благодарности за свою информацию попросишь освободить ни в чем не виновного Шурика, так?
- Да.
- Конгениально. А если они тебе не поверят? А Евнукидзе точно не поверит. А когда он не верит человеку, то одним человеком на Земле становится меньше.
- Шурик скажет им то же самое, что и я. Это элементарно. Мы с ним мыслим примерно одинаково.
- Скажет, что закопал Пашу на берегу Пономарки?
- Нет, что попал в переплет, потому что не хотел делать этого. Они поверят.
- Могут и поверить. Евнукидзе хочет поставить на место Бориса Михайловича своего сына...
Мария Ивановна замолчала. Ей вдруг пришло в голову, что вместе с Борисом Михайловичем без сомнения будет уничтожена и Юлия Остроградская. И тогда ничто более не будет связывать ее и Смирнова с этим страшным миром.
- От Юлии я уйду, - прочитав ее мысли, вздохнул Смирнов. - Если ты поклянешься, что не будешь больше делать гадостей. Типа того, что сделала с Шурой.
- Послушай, мне вдруг в голову пришло, что ты хочешь спасти Шуру, чтобы... - сузила глаза Мария Ивановна.
- Чтобы нас с тобой спасти, - зло выпалил Смирнов. - Чтобы ничего на нас с тобой не висело.
Щеки Марии Ивановны, точнее, ее простодушной ипостаси, зарумянились.
- На нас? Ты что, жениться на мне собрался? - проговорила она, не вуалируя, как обычно, вопроса.
- Это моя беда. Я женюсь на любимых женщинах. Юлю, правда, жалко...
Коварная ипостась Марии Ивановны решила, что самое время рубить узлы:
- А ты ее не жалей... Ты ничего о ней не знаешь...
- А ты знаешь?
Спросив, Смирнов испугался. Знания умножают печали, а их и так девать некуда.
- Я знаю. Это она все устроила...
- Что устроила?
Добропорядочная ипостась женщины пыталась сладить с мстительной, но ту понесло.
- Все устроила. Стылый - ее давний любовник. Вернее, первый. В фирму он попал благодаря Остроградской. Это она сказала Борису Михайловичу, что есть человек, которого можно завести, и у которого есть ниточки, за которые можно сто лет дергать. И никуда он в Хургаду не ездил, и никому кишок под водой не выпускал.
Смирнов застыл. И сказал первое, что пришло в голову:
- Он загорелый вернулся...
- Этот загар в виде ультрафиолетовой лампы у меня на антресолях лежит. А тот звонок помнишь? Который прозвучал, когда ты Шурику зад запаивал? Так это ее брат звонил...
Смирнов окаменел. Затем стал ватным. Затем ему показалось, что весь он обмазан калом.
- Ты лжешь... - поморщился он, брезгливо оглядывая руки.
Мария Ивановна поднялась и пошла к бару. Через минуту перед Евгением Александровичем стоял стакан виски со льдом. Высокий стакан, граммов на двести.