- А вы молодцы! - сказал он, хозяйски оглядывая свою бетонную паству. Если бы вы знали, как мне приятно видеть вас, таких хороших, таких смирных.
Хорошие и смирные молчали.
Хорошие и смирные всегда молчат.
- Ну, как хотите, - примирительно махнул рукой Центнер, находившийся в прекрасном расположении духа. - Не хотите разговаривать - не надо. Да и времени у нас на беседу, в общем-то, нет. Но чтобы вы все о себе и своей судьбе знали, скажу следующее:
К вам, точнее, к тому, что от вас останется, мои люди придут ровно через месяц. Сигнала, на волю, то бишь вопля о помощи, вам подать не удастся: снизу никто не живет, а стены и потолки комнаты проверенно звуконепроницаемы. Уборщица и соседи знают, что трое из вас - те, с которыми она знакома - уехали позагорать на южные моря. Ну а ближайшие сподвижники Бориса Михайловича - в том числе и его благодетель из Белого дома - вчера вечером получили заверенные нотариусом записки, в которых он сообщает, что с него довольно и он далеко-далеко посылает их и их образ жизни. И выражает надежду, что они благоразумно ответят ему тем же. Кстати, кончается записка дважды подчеркнутыми словами "Fuck you". Так что никто вас искать не будет и жить вам потому остается максимум неделя. И умрете вы в запахе своих испражнений, умрете на коленях и ненавидя друг друга!
Выговорившись, Центнер отдышался, затем взял свои гроссбухи из ящика письменного стола и пошел прочь из комнаты. Но секундой позже вернулся (уже без книги и разъяренный), сел на бетон Смирнова, схватил Марью Ивановну за волосы, грубо обернул ее лицо к своему. Мария Ивановна смотрела на него с равнодушной ненавистью, смотрела так, как красивая и жизнелюбивая студентка смотрит на истрепанную книгу по квантовой механике или сопромату.
Не выдержав взгляда, Центнер плюнул женщине в глаза и с силой бросил ее голову на пол.
Смирнов коброй вонзил зубы в подвернувшуюся голень бандита. И тут же, получив пяткой в кадык, закашлялся. Центнер выскочил из комнаты.
Он не хотел, чтобы бывшая любовница увидела его слезы.
- Зря ты его укусил, - проговорила Мария Ивановна срывающимся голосом. Губы у нее были разбиты, из носа темной струйкой бежала кровь. - Он теперь совсем разъярится и всех порежет...
- Не порежу... - глухо сказал Центнер, появившись в проеме двери. Глаза его были красны. - Не порежу... Даже тебя не порежу... Я ведь любил тебя, так, как никого не любил... А ты - сучка подзаборная!
- А ты мне изменила, другого полюбила, - нервно захихикал Борис Михайлович. Глаза его не смеялись. Старый еврей решил, что быть порезанным на кусочки немедленно - это лучшая участь, нежели медленная смерть от жажды и отчаяния.
- Зачем же ты мне, падла, шарики крутила, - не поддавшись на провокацию, дико захохотал Центнер. Было видно, что ему не хочется уходить.
Что-то его удерживало. Мария Ивановна?
Не только она. Там, за пределами комнаты, по всей Москве прятался его страх, там незримо проистекала его ненормальная жизнь, там ютилось его непонятно искривленное пространство. А здесь страх, жизнь и пространство, пусть чужие, были зримыми, можно было их пристально рассмотреть, можно было ими проникнуться, поэкспериментировать и, может быть, понять что-то важное.
Или что-то отодвинуть от себя.
К ним.
Хоть на время, но отодвинуть.
Не отодвигалось, как он не хотел.
Центнер почувствовал, как злоба становится его плотью. Он бросился к сейфу, достал коробочку промасленных гвоздей-соток и молоток, обернулся к своему бетонному стаду и забегал глазами, выбирая жертву.
Спасли пленников (или одного из них) позывные мобильного телефона.
"Мне тебя сравнить бы надо с первою красавицей" - мелодично заиграл спаситель. Положив гвозди на блок Бориса Михайловича, Центнер достал трубку подрагивающей рукой. Слушал несколько минут, затем бросил: - Хоп, ладно, дорогой, - и, уже совершенно спокойный (и даже ироничный), сунул телефон в карман и сказал:
- К сожалению, я вынужден немедленно вас покинуть. Боюсь, в этой жизни мы больше не увидимся. Будьте здоровы!
И вышел, забыв, что в левой руке держит молоток. Вышел, напевая: "Ну, что ж, иди, жалеть не стану, я таких милльон достану..."
Тайная дверь закрылась за ним. Смирнов в поисках ее следов, забегал по стене глазами, но безрезультатно.
Стена выглядела монолитной.
4. Шанс что-то вроде божества.
После ухода Центнера Стылый пошмыгал, пошмыгал носом и сказал, обращаясь к Смирнову:
- Надо как-то отсюда выбираться,
Евгений Александрович ответил изучающим взглядом. Он понимал: ему предлагают умирать, не предаваясь отчаянию, а в трудах и заботах.
- На Марью Ивановну раствора не хватило, - пояснил Стылый. - У нее спина почти голая.
- Ну и что? - прохрипел Борис Михайлович. У него пересохли горло и роговица. Минуту назад он ясно понял, что умрет первым.
- Да так... Я подумал, может она сможет...
- Нет, ничего я не смогу... - вымолвила Марья Ивановна, не отрывая головы от ковра.
- Давайте сначала определимся с предысторией и положением, - сказал Смирнов, желая словами подавить уныние, передавшееся ему от женщины. - Меня, вот, живо интересует, как мы дошли до жизни такой. Вам слово, уважаемый Борис Михайлович.
- Это ты во всем виноват, пьянь болотная, - опередил начальника Стылый. Голос его дрожал от негодования. - Основательнее надо было Пашу хоронить. Затылок проломить, меж ребер и в животе ножиком поковыряться. А ты, интеллигент долбанный, нажрался ханки и выпендриваться начал. Вот он полежал, полежал в теплом пледе, что твой йог, согрелся, подумал маленько, собрался с силами да и вылез на свет божий. Вон он, мужик какой. Центнер, он и есть центнер. Как не вылезти? По твоей речи сообразил, какого поля ты ягодка, вот и вылез. Отсиделся у племянницы в Свиблово, понял, что ты тень на плетень с черной меткой наводил, и в контору свою нарисовался. А там Борис Михайлович с Евнукидзе сидели, ситуацию проясняли... Паша, естественно, им помог, и в результате мой глубокоуважаемый шеф сыграл в ящик.
- Да-с, Женечка, подвели вы нас, - посетовал Борис Михайлович, растирая усталое лицо ладонью. - Хуже нет, когда в серьезные дела научные сотрудники вмешиваются. Из-за вас, милейший, мы стоим теперь, извините, на карачках с обнаженными, извините, задницами... А вот ваша любезная Джульетта наверняка сейчас сидит в офисе, сидит в моем весьма удобном и приятно пахнущем кожаном кресле ... Да-с, сидит и беседует с Евнукидзе, Пашей Центнером и Василием Васильевичем о перспективах дальнейшего развития "Северного Ветра" в условиях изменившейся кадровой ситуации. А вы, вне всякого сомнения, на нее рассчитываете... Рассчитываете, что она вас освобождать прибежит...
- Конечно, прибежит, - усмехнулся Смирнов. - С милиционерами, бактерицидным пластырем и новым бельем в фирменной упаковке.
- Остроградская не прибежит, - уверенно сказал Стылый. Ему удалось взять себя в руки, и голос его стал ровным. - Она, наверное, уже все знает. И все, что она может сделать, так это сына нашей Женечки подключить. Если, конечно, на нее гуманизм найдет. Но это вряд ли. Он сейчас в других странах ошивается.
- Шакалы, - прошептал Борис Михайлович. - Кругом шакалы.
- Валька уехал на Алтай к матери, - поморщился Смирнов. Ему хотелось помочиться, но он не хотел это делать первым. - Юлия может пожарников или милицию навести...
- Глупый ты, - покачал головой Стылый. - Ну, зачем мы ей? Убрали нас с шахматной доски. Она убрала. И воскрешения не будет. Тебе, что, о ней не рассказывали?
И посмотрел на Марию Ивановну. Та ответила умоляющим взглядом.
- Шакалы, - едва слышно выдохнул Борис Михайлович. - Кругом.
- Вижу, что рассказывали, - усмехнулся Шура, обернув лицо к Евгению Александровичу. - Но не все рассказывали...