Но мотивы, мотивы?! Не может человек планировать убийство другого человека просто так, только потому, что тот ему не нравится!
Однако Корнелюк терялся в догадках — вернее, никаких догадок у него попросту не было. И я склонна была верить в то, что Дима ни о чем не умалчивает. Разумеется, причины были, но Дима их просто не видел. И нужен был свежий внимательный взгляд со стороны, чтобы обнаружить эти причины. Например, мой взгляд.
Мы отправились домой к Корнелюку. К тому времени митинг уже сходил на нет, акция протеста заканчивалась, и нам пришлось ехать по улицам, по которым возвращались после мероприятия демонстранты.
— Давненько я не видела столько красных флагов, — проговорила я, глядя на полотнища и транспаранты.
— А вам сколько лет? — спросил Дима и тут же ойкнул. — Наверное, я задал неприличный вопрос, простите меня, пожалуйста.
— Своеобразные понятия о неприличии, — улыбнулась я. — Отчего же? Я с удовольствием отвечу — мне двадцать восемь лет.
— А я восьмидесятого года, — известил меня Дима. — Так что считайте, что я вырос уже при демократии. Если, конечно, такое слово подходит к этому строю. Впрочем, я в политике ничего не понимаю. Знаете, я как-то по-другому устроен.
— Ну и прекрасно, — успокоила я его. — Наверняка наши политики ничего не понимают в музыке. Каждому — свое, не так ли?
— Пожалуй, — согласился Дима. — Да я-то, в общем, не комплексую.
— Вот и славно. Тем паче что наши политики наверняка тоже не переживают относительно своей музыкальной безграмотности, — заметила я с улыбкой. — Ага, мы, кажется, приехали?
Мы остановились возле небольшого одноэтажного дома, выстроенного без шика, но со вкусом. Дима открыл ключом железную калитку, и мы вошли во двор. Проведя меня под руку по дорожке из желтого кирпича — после утреннего дождя камни были скользкими, — Дима поднялся на крыльцо, пропустив меня вперед.
В прихожей в нос ударил запах лекарств. Вытирая руки передником, на шум вышла пожилая женщина с морщинистым лицом. Увидев меня, она удивленно подняла брови и вопросительно посмотрела на Диму.
— Это Евгения Максимовна, — поспешил тот представить меня. — А перед вами наш добрый ангел, Ангелина Павловна, она ухаживает за папой.
Сиделка подала мне руку, которая была еще слегка влажной. Ее глаза смотрели на меня внимательно и настороженно. Ангелина Павловна сразу же спросила:
— Вы учитесь вместе с Димой? Что-то я вас раньше не видела.
— Евгения Максимовна будет выполнять одно мое конфиденциальное поручение, — ответил за меня Корнелюк, напустив на себя строгий и торжественный вид. — К музыке она не имеет никакого отношения. И вот еще что… Некоторое время Евгения Максимовна поживет у нас. Я думаю, поместим ее в бывшей детской.
Ангелина Павловна вытаращила глаза и слегка приоткрыла рот. Бог знает, что она подумала обо мне, но поведение Димы ее весьма удивило.
— Вам виднее, Дмитрий Владимирович, — произнесла она, пожав плечами. — Поступайте как знаете, в конце концов это не мое дело.
Корнелюк даже не понял, какое впечатление произвела его неуклюжая фраза на сиделку.
— Сейчас мы пройдем к папе, если не возражаете, — предложил он мне, — а потом я покажу вашу комнату. Раздевайтесь, пожалуйста.
— Владимир Георгиевич очень плох, — поджав губы, произнесла сиделка. — Вряд ли ему сейчас будет интересно общаться с вашей знакомой.
— Так надо, — настаивал Дима. — И вообще, Ангелина Павловна, я вас не понимаю…
— А я не понимаю вас, Дмитрий Владимирович. Могли бы немного и обождать, — заявила сиделка и удалилась, гордо подняв голову.
— Что она имела в виду? — растерянно спросил Дима, глядя ей вслед.
— Ну, что-то вроде того, что не следует приводить домой женщину и развлекаться с ней при живом хозяине, — пояснила я.
Корнелюк был потрясен:
— Как же так! Это недоразумение! Я немедленно должен с ней объясниться, — порывался он внести ясность в двусмысленную ситуацию.
— Бесполезно, — охладила я его пыл. — Сейчас вы ничего не сможете объяснить, только еще больше все запутаете. Давайте пройдем к вашему отцу.
Дима махнул рукой и показал мне на дверь, ведущую в комнату хозяина дома.
Раздвинув широкие тяжелые портьеры, Дима освободил мне путь. Я вошла, стараясь не шуметь. Широченная двуспальная кровать занимала собой едва ли не полкомнаты, на ней лежал Владимир Георгиевич Корнелюк. Несмотря на изнуряющий недуг, приковавший его к кровати, можно было представить, каким сильным и мощным был некогда этот человек.
Тем горше было видеть его теперешнее беспомощное состояние. И, похоже, надежд на улучшение действительно не было — Корнелюк-старший никак не среагировал на наше появление: его неподвижный взгляд был устремлен прямо перед собой — в лепной потолок, аккурат на пухлого амурчика, который целился стрелой в пастушку.