– Ладно, – сказал Билли, когда мимо прошли коллеги. – Кэт, – бросил он ихтиологу, – Брендан, – другому куратору, который ответил:
– Как оно, Пробирочный?
– Пройдемте дальше, – сказал Билли. – И не волнуйтесь, скоро будет самое интересное.
«Пробирочный?» – Билли заметил, что один-два из его подопечных гадают, не послышалось ли им.
Прозвище зародилось на пьяных посиделках с коллегами в Ливерпуле, еще в его первый год в Центре. Это была ежегодная профессиональная конференция кураторов. После целого дня разговоров о методологиях и истории консервации, музейных планах и политике стендов вечернее расслабление началось с вежливой беседы на тему «А как вы к этому пришли?», затем превратилось в сеанс, когда все в баре один за другим рассказывали о своем детстве, а эти монологи, в свою пьяную очередь, стали раундом игры, которую кто-то окрестил Биографическим блефом. Каждый должен был привести о себе какой-то предположительно экстравагантный факт – однажды съел слизняка, участвовал в сексе вчетвером, пытался сжечь школу и так далее, – после чего истинность заявления выносилась на бурные дебаты.
Билли с каменным лицом заявил, что он – результат первого в мире успешного экстракорпорального оплодотворения, но лаборатория отреклась от него из-за внутренней политики и сомнений насчет согласия на эксперимент, почему официальные лавры и отошли кому-то другому через несколько месяцев после рождения Билли. Во время допроса о подробностях он с хмельной легкостью называл врачей, место, легкое осложнение во время процедуры. Но не успели все сделать ставки и услышать разоблачение, как разговор внезапно свернул в другую сторону и игру забросили. Уже два дня спустя, в Лондоне, коллега по лаборатории спросил, правда это или нет.
– Естественно, – сказал Билли с безэмоциональным дразнящим намеком, который означал и «конечно», и «конечно нет». С тех пор он и придерживался этого ответа. Хотя он сомневался, что ему кто-то верил, прозвище «Пробирка» и его вариации оставались в ходу.
Они прошли очередного охранника, большого и агрессивного, сплошь бритая голова и мускулистая упитанность. Он был на несколько лет старше Билли, и звали его Дейн Как-то Там – судя по тому, что слышал Билли. Билли кивнул и, как обычно, попытался поймать его взгляд. Дейн Этот-Самый, как обычно, проигнорировал скромное приветствие – к непропорциональной обиде Билли.
Но когда дверь закрывалась, Билли заметил, что Дейн признал кое-кого другого. Охранник чуть кивнул напряженному молодому человеку со значком – одержимому, который кратко стрельнул глазами в ответ. Билли заметил это с удивлением, а сразу перед тем, как дверь между ними закрылась, он заметил, что Дейн смотрит на него.
Знакомый Дейна не отвечал на взгляд Билли.
– Чувствуете, как похолодало? – спросил Билли, качая себе головой. Поторопил их через двери с временным замком. – Чтобы остановить испарение. Следим за пожарной безопасностью. Потому что, ну, здесь хватает старого доброго спирта, так что… – он изобразил руками медленный взрыв.
Посетители замерли на месте. Они были в лабиринте экспонатов. Упорядоченных причуд. Километры полок и банок. И в каждой – неподвижно зависшее животное. Даже звук вдруг показался бутилированным, будто кто-то накрыл всех крышкой.
Экспонаты бездумно сосредоточились, некоторые позировали с бесцветными кишками наружу. Камбала в коричневых контейнерах. Банки сгрудившихся и посеревших мышей – гротескные грозди, как маринованный лук. Бедолаги с лишними конечностями, зародыши в загадочных позах. Расставленные аккуратно, как книги.
– Видите? – сказал Билли.
Еще одна дверь – и они увидят то, за чем пришли. Билли по неоднократному опыту знал, как все будет.
Когда они войдут в аквариумный зал – помещение в сердце Центра Дарвина, – он даст посетителям момент без лишней болтовни. Большой зал, обставленный очередными стеллажами. Там были еще сотни бутылок – от тех, что по грудь, до тех, что со стакан воды. Во всех находились траурные морды животных. Линнеевский декор; от класса к классу. Там были стальные баки, шкивы, свисавшие как лозы. Никто и не заметит. Все уставятся на огромный аквариум посреди зала.
Вот ради чего они пришли – ради здоровой розоватой штуковины. Ради всей ее неподвижности; ради ран разложения в замедленном действии, шрамов, туманящих раствор; вопреки съеженным и утраченным глазам, тошнотворному цвету; вопреки выверту мотка щупалец, словно их выжимали. Ради всего этого – вот ради чего они здесь.
А оно так и будет висеть, это абсурдно массивное существо с щупальцами цвета сепии. Architeuthis dux. Гигантский кальмар.