Он ждал, как мог, подходящего момента, но в конце концов пришлось сказать то же самое и Саире. Она посмотрела на него без выражения.
Нападавшие знали тайну, которую хранили Фитч, Саира и их изменническая компания. Но остальные лондонманты, которых они пришли уничтожить, были не в курсе. Это твердое ядро исключенных являлось средством маскировки — их оставили здесь, создавая видимость, будто все идет как надо. Некоторые осознавали, что их держат в тумане неведения, но не имели понятия, в чем заключалось это тайное знание. Вопрос фермеров-оружейников для них звучал загадкой, что, несомненно, лишь спровоцировало убийц. Кому-то из отчаявшихся ясновидцев удалось произвести антитела, но чуть позже, чем следовало.
— Мы пытались обеспечить их безопасность, — сказала Саира. — И потому ничего им не говорили.
Послышался грохот падающих кусков древесины и отваливающейся после пинков штукатурки: на пороге появился Фитч. Оглядевшись, он взвыл и ухватился за дверной косяк.
— Нам надо идти, — сказал Билли. — Прости, Саира. Полицейские будут здесь с минуты на минуту. А ублюдки, которые все это натворили, знают, что кракен у нас.
Дейн приложил руку Билли к ране мертвой женщины. В остывающей плоти лондонмантки ощущалась теплота.
— Инкубация, — пояснил Дейн. — Это оружейники.
Пули в мертвых телах становились яйцами. Из них вырастали пистолеты. Один-два пистолетика, возможно, наберутся сил, чтобы вылупиться и позвать родителей.
— Мы не можем их забрать, — прошептал Билли.
— Мы не можем их забрать, — мертвым голосом повторила Саира, видя, что делает Дейн.
Все до единого лондонманты, а также лондонские антитела пошли со своим предводителем — если Фитч по-прежнему оставался им — обратно в грузовик, следуя по привлекающим внимание извилистым городским тропкам.
— Мы же лондонманты, — твердил Фитч, перемежая это стонами. — Кто мог так поступить?
Билли не стал указывать на то, что он первым нарушил нейтралитет.
— Таковы новые правила, — сказал Дейн. — Ничего неприкосновенного не осталось. Это просто психи. Им все равно, видят их или нет.
Кажется, им этого как раз хотелось. Так и действует механизм террора. Все уставились на Пола.
— Не этот, — сказал тот, мотнув головой в сторону собственной спины. — Этот нанимает нацистов, рукоголовых, всяких там вроде Бобы Фетта[82], но не оружейников.
Кровь капала, оставляя лужицы. Выжившие лондонманты смотрели на кракена, колыхавшегося в аквариуме.
— Но почему он?.. — спрашивали они. — Что он здесь делает? Что происходит?
Фитч не ответил. Саира отвернулась. Пол смотрел на всех поочередно. Билли чувствовал себя так, будто кракен смотрел на него своими отсутствующими глазами.
Глава 66
— Мардж нет дома. Ни на какие сообщения она не отвечает. А еще я не знаю, чем она там занималась, на двойном светопреставлении. Так чего же вы от нас хотите? — Коллингсвуд пошатывало, ибо Панда подняла зловещую волну. Это прозвище совсем вылетело у нее из головы в эти кошмарные дни. — Все эта долбаная неразбериха, босс. Что теперь?
Сдерживание — вот все, на что они могли рассчитывать в такую ночь, при множестве малых войн: кое-где останавливать резню, разбираться с последствиями. Безумие — откуда оно взялось, от каких-то страданий кракена? — казалось, заразило все без исключения. Город раскурочивал сам себя.
И потому Коллингсвуд задала этот вопрос не ради ответа — войдя в разоренное укрытие Лондонского камня, они нашли мертвые окровавленные тела и, констатировав факт, двинулись дальше, — а для того, чтобы окончательно удостовериться: у Бэрона ответа нет. Он стоял на пороге, глядя внутрь и покачивая головой с натренированной мягкостью, которую Коллингсвуд не раз наблюдала за время работы в отделе. Констебли обрабатывали порошком предметы по всему помещению, делая вид, что ищут отпечатки пальцев, — обычная рутина, с каждой минутой все более смехотворная. Они поглядывали на Бэрона — не даст ли тот указаний?
— Черт возьми, — сказал он, задирая на Коллингсвуд брови. — Это уже чересчур.
«А вот хрен тебе», — подумала она, ожидая со скрещенными руками, что начальник скажет еще что-нибудь. Но нет, не сейчас. Беспечность Бэрона, его всегдашние отступления, его терпеливое ожидание предложений от подчиненных, чуть ли не с педагогическими целями, — все это она воспринимала как признак уравновешенности, абсолютного самоконтроля. И сейчас Коллингсвуд не только с удивлением, но и с яростью поняла: Бэрон понятия не имеет, что делать.