Но он не успел дойти до конца аллеи, как с ним встретился молодой французский офицер: это был полковник Шуази. В беспорядке, со всеми признаками досады Шуази шел не глядя вперед и столкнулся с Дюмурье.
— Ты с ума сошел, Шуази, — сказал ему Дюмурье, усмехаясь, — толкаешь и не извиняешься.
— Прости меня, Дюмурье, — отвечал Шуази с досадою. — Но если бы тут стоял русский солдат с штыком, я наткнулся бы на него: я сам не вижу, куда бегу!..
— Скажи лучше: не знаешь, от чего бежишь.
— В моем словаре нет таких слов. Я ни от кого не бегал в жизнь мою.
— Что с тобою сделалось?
— Ты не поймешь меня!
— Говори.
— Что сказать тебе? Я скрываюсь от самого себя.
Дюмурье усмехнулся опять. Он взял Шуази за руку и сказал ему дружески:
— Я понимаю тебя.
— Стыжусь, если понимаешь! — вскричал Шуази.
— Вижу ясно: потомок французских рыцарей не забывает, что любовь и шпага были всегда девизом отцов его.
— Так! — вскричал Шуази. — И могу ли не беситься, что шпаге моей нечего делать здесь, а сердцу работа бесконечная.
— Не голове ли, скажи лучше?
— Нет, нет! Только при дворе нашего Людовика любят головою и думают сердцем, а здесь…
— А здесь любят сердцем, а головою хотят пробить стену, не давая ей труда рассуждать о чем-нибудь?
— Рассудительный Дюмурье принимает на себя труд думать за всех нас, — сказал Шуази с досадою.
— Рассудительный Дюмурье предоставляет этот труд вашему Виоменилю и завтра же удалится, отдавая вам и союзникам вашим полную свободу.
— Что ты говоришь?
— Ничего, я получил повеление короля и — отправлюсь в Швецию; Виомениль примет на себя все мои здешние заботы.
— Слава богу! — вскричал Шуази. — Слава богу! Дюмурье! Расстанемся ж друзьями: я не узнавал, разлюбил тебя с самого приезда в Польшу. Ты ли тот Дюмурье, с которым мы некогда сражались рядом?
— Где? На том острове, который, по словам твоего любимца, медведя Руссо, удивит всю Европу?
— Да, в Корсике, но в Польше ты сделался дипломатом, учеником Кауницов и Шуазелей…
— Право? Видно, Эмилия оставила еще местечко в голове твоей, на котором твой разум вздумал рассуждать…
— О, Дюмурье! Не тронь святого чувства моего к Эмилии! Я скорее соглашусь, что твоя мудрая, твоя премудрая политика лучше наших шпаг поможет Польше, но любовь к Эмилии такое сокровище, которого не отдам я на насмешки ни тебе и никакому другому мудрецу!
— Где ж любовь твоя к Каролине?