— Если мне и удалось сделать в жизни что-то хорошее, то я хочу за это поблагодарить всех, кто прямо или косвенно связан с полицейским управлением, тех, чьими стараниями стало возможным… Конечно… конечно же… чудесное испытываешь чувство… когда тебя ценят… Нет такого человека на благословенной земле, чтобы он хорошо работал, если его работу не ценят… И плевать я хотел, если кто другой думает иначе! (Монсеньор кивнул, как бы мрачно удивляясь справедливости этого наблюдения, а слушатели оценили эту самобытную прямоту.) И вот еще что. Не родился на земле такой парень, которому по плечу делать все одному… то есть не родился еще парень, способный жить без помощи… но вам, ясное дело, никто помогать не станет, если вы сами не умеете помогать другим… Не знаю, понятно ли я говорю… но… но мне очень во многом помогла моя мать, моя мама… (Стоило лишь ему произнести это слово, как в зале воцарилась задумчивая тишина и многие губы, даже те, что стискивали сигары, свело в натянутые улыбочки.) Я вряд ли скажу что-нибудь новое, ну да по мне так лучше старое, но правдивое, чем новое, да фальшивое… Моя мама… ну, что я могу сказать, я, сдается мне, только потом уже понял, каких жертв ей стоили заботы о нас всех… нас ведь было трое… все были сыты, одеты, бога чтили… И если я стал тем, кем стал, что ж… (Сама бессвязность его речи была достаточно красноречива.) Отец… (Тут он улыбнулся с вымученным восторгом, и все присутствующие немного расслабились, поняв, что самый священный предмет уже отступает на пропахший лавандой задний план.) Отец… он был строг, но, ей-богу, всегда справедлив. Если он ловил нас на драке или, так сказать, на неправде, его ремень тут же выпрыгивал из брюк, что гремучая змея, а мы сразу шагали к дровяному сараю, не дожидаясь повторного приглашения. Да, он был строг, но он научил нас отличать белое от черного. (Двусмысленность последней метафоры несколько омрачила всю радость от мазохистских воспоминаний Крамнэгела, и в зале раздалось покашливание, которого он, впрочем, не понял.) Должен я также сказать и о своей чудесной жене, миссис Крамнэгел… Встань, поклонись, Эди… (Готовая вот-вот прослезиться, Эди встала и поклонилась.) Не знаю никого другого на белом свете, кому бы так повезло, как мне. Я нашел Эди сразу вскоре после того, как ее муж — да, да, я назову его имя, он ведь был моим другом, товарищем моим, и погиб, выполняя свой долг… прости, Эди, но я обязан это сказать… Чет Козловски был отличным полицейским, одним из самых лучших полицейских всех времен, и где бы ты сейчас ни был, Чет, я хочу, чтобы ты знал, что таких, как ты, теперь уже не бывает. Несмотря на горе утраты, Эди сочла возможным… что ж, даже если я и не мог заменить ей Чета… она согласилась стать миссис Крамнэгел. Благослови тебя господь, Эди. (К этому моменту Эди заливалась слезами так, что была уже не в состоянии реагировать.) Ну вот, а что касается полицейского управления, то я просто хочу, чтобы вы знали, что я до последнего вздоха… повторяю, до последнего вздоха буду бороться за то, чтобы наша полиция была самой лучшей и самой толковой во всем штате… и, даже более того: во всем, черт побери, мире! (Вот это выдал! Естественно, грянули аплодисменты. Теперь Крамнэгел перешел на более мирный тон, как обычно — исключительно по соображениям благозвучия — поступает большинство ораторов, если подобный переход оправдывается реакцией аудитории.) Я знаю, что наша работа подвергалась критике. (Он взглянул на этого калеку паршивого, Реда Лейфсона, усмехавшегося в своем кресле на колесиках, и ответил ему усмешкой на усмешку.) Вот, например, дело Тэда Морасаки, молодого американца японского происхождения, страдающего дефектом речи. Его приметы совпадали со словесным портретом и фотороботом молодого филиппинца, которого разыскивали федеральные власти за торговлю наркотиками. Он остановил патрульную машину, чтобы что-то спросить у полицейского — все, вы, наверно, помните этот случай, — и полицейскому показалось, что он опознал разыскиваемого, поэтому он, значит, попросил его предъявить документы… ну, парень полез в карман за водительскими правами, а полицейский решил, что тот полез за оружием, и поэтому выстрелил первый… Вы, наверно, помните похороны… Я послал венок лично от себя, полицейское управление выставило почетный караул… Мы получили благодарственное письмо от родителей паренька — просто чудеснейший человеческий документ. Так что вот: я никоим образом не оправдываю действий этого патрульного. Он получил выговор и был переведен из уголовной полиции в полицию нравов. Вот так решительно я отреагировал, но все же позвольте вам кое-что сказать: когда человек лезет в карман, а у вас есть основания считать, что в кармане у него револьвер, то вам некогда миндальничать. Либо он, либо вы, а разбираться будем в участке.