Лишь с середины 1990-х гг. стали появляться профессиональные исследования по истории инакомыслия, основанные на новых архивных документах[28]. Историков интересовали в первую очередь диссиденты и интеллигентская фронда Москвы, Ленинграда и других больших городов, а также организованные формы подпольного молодежного и студенческого движения. Во-вторых, обнаружился интерес к настроениям населения СССР в целом или отдельных социальных групп[29]. В то же время простонародная крамола осталась практически неизученной. Социально-психологический портрет «массового антисоветчика» неясен и размыт, растворен в абстракции «народа», его оппозиционное поведение, тактика, речевые тропы, идеологические ориентации и жизненный путь почти так же неизвестны историкам, как неизвестна была советской интеллигенции послесталинских времен эта обычно косноязычная критика режима, иногда намеренная и целеустремленная, но чаще спонтанная и ситуативная.
Подобные люди не оставили своих мемуаров и не создали мифов о себе, не эмигрировали на Запад и не написали, да и не могли написать, собственной истории. Они вышли из народа и, освободившись из заключения, снова растворились в нем либо безвестно сгинули где-то в исправительно-трудовых лагерях и колониях. Но именно они составляли подавляющее, абсолютное большинство среди привлеченных к уголовной ответственности за антисоветскую агитацию и пропаганду в 1950-1980-е гг.
Простонародная критика режима, вообще говоря, гораздо более адекватно отражала традиционные паттерны российской антивластной оппозиционности, именно эти косноязычные, смутные и эклектические, эгалитаристские и патриархальные идеи сыграли в крушении «советского коммунизма», может быть, не меньшую, если не большую роль, чем интеллектуализм диссидентов с его изысканными, но малопонятными простому народу идеями. Под напором простонародных настроений закатилась политическая звезда Горбачева, они же оказали существенное влияние на эволюцию послегорбачевской демократии в сторону современного политического строя. Эти же живучие идейно-психологические конструкции, пропитанные антибюрократизмом, примитивным эгалитаризмом, национализмом, тоской по государственному патернализму, наивной верой в возможности немедленного и быстрого «улучшения жизни» по заранее составленному плану, составили массовый фон большинства современных оппозиционных течений.
Итак, существует целый слой социальной и культурной реальности, который актуализирован в современной политической жизни России и о котором почти ничего достоверно неизвестно. В нашей книге мы попытались отойти от узкого взгляда на историю взаимоотношений народа и власти в годы «либерального коммунизма». Мы не только не стали сводить значение более архаичных и традиционных, но и более массовых форм оппозиционности к почетной роли «зародыша», «предтечи», «провозвестника» диссидентского движения, но и посчитали, что подобный принцип описания по сути дела является парафразом советской историографии революционного движения в России. Эта историография верноподданнически оценивала большевизм как некую идеальную завершенную форму. Все остальные политические течения (добольшевистские или современные большевизму) воспринимались с позиций их соответствия или несоответствия «высшему эталону». В этой историографии, как смеялись студенты и школьники в 1970-е гг., все, кроме Ленина, постоянно чего-то недопонимали – и декабристы, и Герцен, которого они «разбудили», и народники, и эсеры (о нереволюционных, консервативных или охранительных течениях политической мысли предпочтительно было совсем не упоминать как о чем-то совершенно неприличном).
Сказанное не означает отказа от описания диссидентского движения в этой книге. Но контекст этого описания должен восстановить истинное место правозащитного движения в истории страны. Речь идет о том, чтобы попытаться поместить все формы оппозиционности коммунистическому режиму в адекватную им историческую среду, а вместо прямолинейных историографических упрощений – воспроизвести непричесанность реальной жизни, которая не признает ни законченных форм, ни идеальных «воплощений».
К счастью, сама власть «позаботилась» о том, чтобы «задокументировать» деятельность своих крамольных критиков. Поскольку речь в данном случае шла о тысячах дел, накопившихся в архивах за годы «либерального коммунизма» и только недавно рассекреченных, о делах, с которыми трудно работать быстро и в которых необычайно сложно ориентироваться, публикаторский бум 1992-1996 гг. их практически не коснулся. Никого особенно не интересовали какие-нибудь «антисоветские анонимщики», претенциозные сочинители странных трактатов «об улучшении жизни» и даже наивные провинциальные «подпольщики». В свое время автор этих строк и один из авторов книги Э.Ю. Завадская уже пытались собрать более или менее полную информацию о наиболее важных проявлениях крамолы в архивах ЦК КПСС. В результате удалось составить компактный, но достаточно полный каталог докладных записок и информации КГБ при Совете Министров СССР о борьбе с различными случаями инакомыслия (часть этих документов использована в настоящей книге). Однако нас не покидало ощущение неполноты собранной информации, отобранной высшими полицейскими чиновниками не только по признаку ее политической значимости, но и по каким-то понятным только им конъюнктурным бюрократическим соображениям. Довольно подробные, насыщенные статистикой обзорные справки явно контрастировали с убогостью и лапидарностью данных о конкретных случаях и конкретных людях. Исключение составляли, может быть, 10-15 человек, за которыми осуществлялся особый контроль. Все эти сведения характеризовали скорее не крамолу, а лишь ее полицейский образ.
Работа над базой данных по истории инакомыслия эпохи «либерального коммунизма» была продолжена в Государственном архиве Российской Федерации, где в эту работу включились директор ГА РФ С.В. Мироненко и О.В. Эдельман. Тогда-то мы все впервые и познакомились с действительно массовым источником по истории крамолы и крамольного сознания – документами отдела по надзору за следствием в органах государственной безопасности Прокуратуры СССР. Вряд ли где-нибудь еще можно в относительно компактном виде получить столь полное представление об интересующем нас историческом феномене.
Для того чтобы сделать достоянием читателей отобранные для этой книги документы, наша группа в течение трех лет просмотрела более 70 тысяч дел Прокуратуры СССР за 1953-1985 гг. и выявила около 5 тысяч случаев судебного преследования за крамолу (включая и тех, кого мы не будем касаться в этой книге – участников разнообразных религиозных сект (иеговисты, баптисты, адвентисты и пр.), продержавшихся до начала 50-х гг. остатков националистического подполья в Прибалтике и на Западной Украине). В результате была создана электронная база данных, использованная нами для корректного отбора примеров (ярких и типичных одновременно)[30].
Для того чтобы читатель мог оценить репрезентативность использованных источников, приведу несколько цифр. По данным КГБ при Совете Министров СССР, в 1957-1985 гг. было осуждено за антисоветскую агитацию и пропаганду и за распространение заведомо ложных сведений, порочащих советский государственный и общественный строй, 8124 человека[31]. В нашей базе данных за тот же период зафиксировано 2955 индивидуальных и 531 групповое дело (приблизительно на 1900 человек[32]). Всего, таким образом, мы имеем сведения примерно о 5 тысячах «крамольников», что составляет около 60% от общего числа осужденных.
Публикуемые документы в основном извлечены из дел отдела по надзору за следствием в органах государственной безопасности Прокуратуры СССР. Что собой представляют эти дела и какие документы в них содержатся? В соответствии с приказом Генерального прокурора СССР № 85 от 1 августа 1956 г. «О порядке рассмотрения органами прокуратуры дел о государственных преступлениях», изданном на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 28 июля 1956 г. «О подсудности дел о государственных преступлениях», отдел по надзору за следствием в органах государственной безопасности Прокуратуры СССР непосредственно надзирал за делами о государственных преступлениях, проходившими через центральный аппарат КГБ при Совете Министров СССР. Следствие в периферийных органах КГБ находилось под надзором прокуроров союзных и автономных республик, краев и областей. Все эти органы прокуратуры занимались только делами на гражданских лиц, совершивших государственные преступления. Другими словами, документы отдела почти не содержат информации о крамоле в Советской армии – это была компетенция органов Военной прокуратуры.
28
См., например:
29
См.:
30
Составленный нами электронный каталог лег в основу книги: 58-10. Надзорные производства Прокуратуры СССР. Март 1953-1991: Аннотированный каталог / Под ред. В.А. Козлова и С.В. Мироненко; Сост. О.В. Эдельман, при участии Э.Ю. Завадской, О.В. Лавинской. Москва: Международный фонд «Демократия», 1999.
32
Оценка получена путем умножения средней численности подпольной группы или организации (3,6 человека, см. комментарий авторов к разделу 8) на общее число групповых дел.