— Пришли, — сказал Зимородок. — Вот тебе баня, вот дрова, а вон вода. Топи, мойся и входи в Леса. Немытых не пускают. Не успеешь сам войти, так за тобой придут. Ну, будь здоров!
— Погоди, Зимородок! — вдруг заволновался Андрей. — А если назад, то в какую хоть сторону?
— Назад отсюда сами не ходят! — сказал тот. — Не обессудь уж…
И пропал в ольховом мелколесье, еще не сронившем листву.
Андрей посидел на крылечке предбанника, снял кожух, скинул размокшие катанки, скрючил белые от воды ноги. Откуда-то вывернулся серый горностай, обнюхал брошенный кожух, забрался в него и, угнездившись, задремал. «Гармония, — подумал опять Андрей и посмотрел на ольховник. — Врешь ты все, ворчун! Есть гармония! Разве это чудное место не благодать для человека и зверя? Врешь!.. Привести бы сюда жену, построить дом и жить. Вот и дед мой Иван Алексеевич пришел из России в Сибирь и увидел гармонию…» Он заметил на колу деревянное ведро, снял его и стал таскать воду из ручья. В бане было все выскоблено до белизны, вода в шайках казалась невидимой, и лишь легкое сотрясение давало чистую светлую рябь. Он набрал аккуратно наколотых березовых дров, затопил баню и, вдохнув сладкого дыма, окончательно расслабился. Есть ведь на земле такие нетронутые благодатные места. И все здесь чудесно: воздух, ручьи, трава. И звери ручные, и солнце теплое… Ничего больше не хочется, только бы жить да жить! Здесь можно любить, можно рожать детей и не бояться за их будущее. Наверное, именно здесь, откуда гражданская война кажется такой далекой и нереальной, у человека возрождается душа…
Баня истопилась быстро, сухой, пахнущий березовым листом жар приятно обволакивал усталое и грязное тело. Андрей напарился до умопомрачения, едва живым выбрался на улицу и искупался в ручье. Кожа скрипела от чистоты, рана на лбу подсохла и больше не исходила сукровицей и гноем. Он перевязал ее, оторвав край чистого холщового полотенца, и, открыв настежь дверь, чтобы отошел ненужный теперь жар, прилег на полкй.
«Как мало человеку нужно, — думал он. — Мир, любовь и чистота. Чистота тела и духа. Зачем люди воюют? За что они воюют, если ничего уже на свете не придумать, кроме мира, любви и чистоты?..»
Он так и заснул под эти тихие мысли, спокойно и умиротворенно, как не спал уже много лет.
«И дети», — словно кто-то добавил за него к тем трем словам.
«И дети, — согласился он. — Много детей…»
Андрей проснулся, услышав мягкий голос:
— Мир и Любовь тебе, человек!
Он открыл глаза и увидел молодого еще мужчину с добрым сухим лицом. Длинные волосы были опоясаны красным ремешком, а одет он был в посконную рубаху до колен и грубые штаны. На ногах — лапти с белыми онучами,
— Чистоту и детей, — добавил Андрей. — И ничего больше в этой жизни человеку не нужно.
— И Труд, — мягко заметил мужчина. — Мир, Труд и все остальное. И больше ничего не нужно человеку.
— Да, — согласился Андрей. — И Труд.
Мужчина принес из предбаника рубаху, штаны и лапти — все точно такое же, что и на нем. Андрей начал одеваться.
— Именем я Наставник, — представился мужчина. — Наставник Лесов и Подлесков.
— А меня зовут Андрей… И я — никто…
— Ты — человек, — ласково поправил Наставник. — И имя тебе будет отныне — Человек. Отныне и на веки веков.
— Приятно, когда тебя называют просто Человеком и никак больше, — согласился Андрей. — Как меня только не называли…
— Что ты умеешь делать, Человек? — спросил Наставник, выводя Андрея из бани за руку.
— Воевать… Последние четыре года я воевал.
— Ты должен забыть об этом, — строго сказал Наставник.
— Хорошо, — согласился Андрей. — Я с радостью забуду!
— Ты был ранен? — мужчина кивнул на повязку.
— Да, еще весной… Не заживает.
— Здесь у тебя заживут все раны, — сказал Наставник. — А пока отвечай, если спросят: тебя повредил камень. Мертвый камень.
Они стояли на поляне. Андрей щурился от яркого солнца и подставлял ветерку жаркую грудь. Легко было в посконной одежде, ноги не чувствовали лаптей; казалось, мгновение — и он взлетит над землей.
— Есть ли у тебя братья, сестры, Человек? — продолжал расспросы Наставник, глядя мягко и не по возрасту смиренно.
— Были, — вспомнил Андрей и враз потяжелел. — Сестру убили красные, брата убили белые…
— Забудь о них. А на вопросы отвечай так: их убили мертвые камни, — наставительно изрек мужчина.
— Я не смогу забыть, — проговорил Андрей. — Это случилось недавно.
— Забудешь, Человек, — твердо сказал Наставник. — Иначе не будет тебе Мира, Труда и Любви.
— Попробую, — неопределенно согласился Андрей.
— Где твои родители?
— Отец умер от сердечного приступа. Мать… ушла в монастырь.
— И о них забудь, — предупредил Наставник. — Когда я введу тебя под Сень Лесов — назначу новых родителей. А братьями и сестрами тебе будут все обитатели Лесной Общины… Сейчас, Человек, — продолжал Наставник, — ты пойдешь один и осмотришь все наши Леса. И обо всем, что почувствуешь на душе, поведаешь мне. И выберешь себе место, где бы ты хотел трудиться.
— Я учитель гимназии! — вспомнил Андрей. — Я закончил университет. Могу учить детей!
— Ты не можешь здесь никого учить, — ласково сказал Наставник. — Учить братьев и сестер могу только я.
— Но я знаю историю, словесность…
— Историю и словесность знаю только я, — заметил Наставник. — И больше никто ее знать не может.
— Да, конечно, — согласился Андрей. — Я забываюсь…
— Ступай, — послал Наставник. — И никогда не забывайся.
Андрей пошел куда было указано и скоро среди леса увидел деревню дворов на тридцать. Она чем-то походила на Березино; избы стояли маленькие, тщедушные, словно срубленные на скорую руку. Многие держались на подпорках, латаные-перелатаные крыши провисали, словно ребра у худых кляч, перекошенные окошки врастали в землю. И даже церковь на площади напоминала березинскую, только у этой не было креста на куполе. Сначала Андрей прошел по единственной улице через всю деревню, затем вернулся и остановился у церкви. Чего-то не хватало во дворах, что было в Березине. И вдруг Андрей понял — огородов нет! И куры не бродят по улицам, и свиньи не лежат в грязи. Он вошел в церковь, но вместо икон и алтаря увидел длинные столы вдоль стен, а на стенах, над столами, были развешаны и убраны полотенцами деревянные миски. Возле каждой миски висела деревянная ложка. И ни души.
Тогда он еще раз прошел эту убогонькую деревню до конца и заметил у леса узкие клинышки полей. Жаворонок, кружась в небе, пел совсем по-весеннему, зеленели молодые березки, легкое марево поднималось над землей. Андрею вновь стало спокойно; мирные виды укачивали его и навевали приятные размышления. Еще издали он увидел мужика, пахавшего на тощей лошаденке, и направился к нему. Мужик неторопливо ходил за сохой, едва ковырявшей землю, и глядел по сторонам.
— Мир и Труд, — сказал Андрей. — Тебя как кличут?
— Человек, — сказал мужик и улыбнулся. Затем бросил соху, сел в борозду и вытряхнул землю из драного лаптя, после чего побежал догонять лошадь.
— А где остальные? — крикнул Андрей.
Человек махнул рукой в сторону березняка, взялся за соху и сунул ее в землю. Андрей ступил в лес и чуть не упал, запнувшись о спящих на траве людей. Какая-то женщина сонно поглядела на него, смела сор со щеки и перевернулась на другой бок. Андрей прошел вдоль спящих, посмотрел на каждого, но никто больше не проснулся. От тепла и пения жаворонка самому хотелось лечь и подремать в траве так же беззаботно, как эти люди. Он поискал глазами свободное место и тут заметил какое-то движение среди кустов. Сладко потянувшись, он заглянул туда и остолбенел: парень и девушка занимались любовью…
Андрей отскочил за деревья, и сон слетел в один миг.
— Мир и Любовь! — шепотом крикнул он, но ему не ответили.
Он огляделся, чтобы не наступить в траве еще на кого-нибудь, и различил в березовой кроне фигуру человека. Он хотел и ему что-нибудь пожелать, но вовремя спохватился — человек спал, скрючившись на сучке, и будить его было опасно, вдруг сорвется. И никого больше у поля не нашел. Однако, пройдя березняк насквозь, он очутился в саду. Мужик в таком же одеянии, как и Андрей, ходил под деревьями и околачивал палкой груши. Они сыпались на землю, а шустрые кабаны тут же хватали их и, громко чавкая, поедали. Тягучий сок стекал с их рыл и клыков.