— Ну, во-первых, у нас нет огненного мага. Чтобы запастись кристаллами, нужно послать кого-то в другой город. Камин помогает экономить на частоте поездок.
Я слушала в пол-уха. Достаточно было и того, что речь продолжается.
— Во-вторых, я не люблю огненную магию. Настоящий огонь куда лучше — он приятно потрескивает. И приятно пахнет. Попробуй, пожарь что-нибудь на нагревателе и в камине. На артефакте у тебя никогда не будет аромата дыма. Ты пекла когда-нибудь картошку в золе?
— Да. Мальчишки ещё иногда соревновались, кто дольше сможет продержать горячую картошку во рту и не открыть его.
Мужчина мягко засмеялся:
— Время идёт — дети всё те же. Дай угадаю, потом всей толпой идут к академии магии. Старшекурсники со светлого их ожоги подлечат, и только потом можно идти домой, чтоб от родителей не влетело.
— Такого наши никогда не делали. Как было, так и шли.
— Хе… слабоумие и отвага. А ты с пацанами играла не с девчонками?
— Когда как. Мы часто все вместе играли. Только в таких соревнованиях девочки почти не участвовали.
— Да, у девочек мозги работают значительно лучше. Но, вообще, они много теряют.
Я вопросительно посмотрела на учителя, занятого капустой. В том, что он участвовал в таких играх, не было сомнений.
— А Вы побеждали когда-нибудь?
— Да, — гордо заявил он. — Я был весьма упрямым ребёнком и мучился до победного.
— Мне родители запретили в этом участвовать.
— А ты их спрашивала? — искренне удивился учитель. — Зачем?
— А как иначе? Ведь это может быть опасно.
— Зато через много лет столько тёплых воспоминаний остаётся, — учитель завернул очередной капустник и засмеялся. — Я бы даже сказал «горячих».
Я не нашла, что ответить. В каком-то смысле он прав, но стоило ли оно того?
— Кто-то мог получить серьёзные ожоги.
— Мы потому и ходили в академию, убирать травмы. Если бы мои родители узнали хоть половину из того чем я занимался, они б мне так розгами всыпали… Отец был аптекарем, поэтому у него всегда ветки замачивались на настои. Знаешь, что такое розги?
— Знаю. У нас учителя в школе могли за серьёзные проступки так наказывать.
— А тебе попадало?
— Один раз. По ошибке. Мама тогда приходила с преподавателями ругаться. Единственный раз, когда она при мне ругалась матом.
— Матом? Пацифика? — не поверил учитель.
— Ну, да. Один единственный раз на моей памяти.
— Охренеть… — он нервно усмехнулся. — Рискну предположить, тебе тогда очень серьёзно досталось.
— Очень.
— Ясненько… Так о чём я? А! Мне время от времени и дома, и в школе доставалось. И совсе-е-ем не по ошибке. Я ни в коем случае не говорю, что поступал правильно, но молчать о своих преступлениях в те годы казалось безопаснее, чем предупреждать родителей в какой реке тебя потом искать.
— У Вас были строгие родители?
— Обычно нет, но когда мокрый и побитый семилетний сын, который в довесок не умеет плавать, возвращается под вечер и говорит: «Рыбачили с самодельным гарпуном на порожистой реке», вправить ему мозги — первоочередная задача.
Мужчина сложил капустники в кастрюльку и убрал в погреб.
— Я был не очень умным ребёнком.
Я заглянула в огонь и вдруг поймала себя на странном желании:
— Давайте пожарим картошку в углях?
— И ветчины к ней.
Учитель отрезал пару кусков мяса, сунул в камин решётку и закинул на неё ветчину. Я принесла несколько картофелин. На углях ещё был виден огонь, а значит класть в них картошку ещё нельзя — сгорит.
— Закопаешь картошку сама?
Я кивнула.
— Отлично. Тогда, пока есть время, я займусь работой.
Аптекарь направился вверх по лестнице, но вдруг остановился и глянул на меня.
— А, стоп. С тобой надо позаниматься.
От такой мысли меня словно придавило камнем. Опять магия… Ну почему?
На лестнице проросла крапива. По ней от стебля к стеблю спускались две книги, листы и карандаш.
Устроившись за столом с вещами, учитель принялся что-то считать и чертить, а передо мной возник белый сгусток энергии, похожий на медузу и соединённый с магом тонкой нитью.
Как только я зажгла собственный шарик, белая энергия начала атаковать. Несколько раз я смогла его отбить, но пропустив, отчётливо почувствовала столкновение с рукой.
— Он материален?!
— Нет, но видишь, какой он формы? Это примитивная форма. Она заставляет нервы в коже думать, что их тронули, — учитель не отрывался от бумаг. — Это не больно и не опасно. Но промах становится ощутим.