Она снисходительно усмехнулась и, глядя на меня гордо и ликующе, сказала:
- Не думай: то, чем я теперь занимаюсь, это только пока. Погляди на меня хорошенько и запомни. Месяца через два, а то и раньше я буду сниматься в кино. Там работает мой дружок.
Во мне проснулось любопытство, и я предложил девушке выпить по стаканчику грога. Она согласилась и тут же принялась трещать без умолку:
- Я же говорю, это только пока. Ну и вообще, чтобы набраться опыта, почувствовать атмосферу, среду. Виктор собирается снимать меня в бытовых ролях. Мне-то, конечно,
больше хочется сыграть какую-нибудь светскую барышню из благородного пансиона, ну да ладно, бытовые так бытовые. У каждого, как говорит Виктор, свои данные. У меня данные для бытовых ролей, он это сразу понял. И вот готовится снимать со мной фильм. А натурные съемки будем делать на Лазурном берегу или в Аргентине. И для моей сестры Леони там тоже найдется роль - вот здорово! На днях выпишем ее из провинции.
Говоря все это, она тащила меня вперед по тому же тротуару, где я шагал в одиночестве, к какому-то приглянувшемуся ей кафе. С другого конца улицы приближался грузовичок; поравнявшись с нами, он остановился. Как раз в этот момент я обхватил девушку за плечи и, наклонившись к ней, чтобы перекричать тарахтение мотора, воскликнул:
- Какая чушь! Неужели вы клюнете на эту выдумку с кино? Да это шито белыми нитками! Поймите же, ваш Виктор просто мерзавец!
- Но-но-но! Я и сама знаю, что бывают типы, которые заманивают девушек таким манером. Виктор мне и сказал. Но он не из таких! Он уже снял со мной пробу. Я себя видела на экране. Вот так-то: сама себя на настоящем экране! С ума сойти!
И тут кто-то взял меня сзади за плечо и потянул. Думая, что это Виктор, я обернулся, готовый защищаться. Но это оказался дядя Антонен, и в его взгляде почудилось что-то недоброе Девушка же, увидев пышноусого господина, должно
быть, приняла его за полицейского и задала стрекача: миг - и она уже перебежала через улицу и затерялась в толпе. Дядя молча смотрел на меня уничтожающим взглядом. Я никак не мог понять, в чем дело, пока он не разразился гневной тирадой:
- Негодяй! Ловко вы меня одурачили этой басней о превращении! И я хорош - развесил уши! Бить меня, старого олуха, некому.
- Да что с вами, дядя? Вы мне больше не верите? Но почему?
- Потому что теперь до меня дошло, что все это подлая ложь! И ведь я сейчас еще верил бы вашим россказням, если бы не увидел, как вы ухлестывали за этой красоткой! Я видел! Я все видел!
- Ничего не понимаю. Пусть я, как вы выразились, ухлестывал за красоткой. Какое это имеет отношение к тому, что я рассказывал?
- Ах, какое отношение? Э-э, мой милый, хоть вы и считаете себя большим хитрецом, и не без оснований, а все же кое-что упустили из виду. Или просто плохо знаете моего племянника. Так вот: Рауль - человек солидный, человек строгих правил, словом, в высшей степени порядочный человек. И Рауль никогда не позволил бы себе, пользуясь тем, что его никто не видит, обниматься с уличной девкой, как вы только что на моих глазах! Никогда в жизни!
- Ну, это уж слишком! Каким бы Рауль ни был солидным, это не значит, что он не мог поддаться минутной слабости. Что за черт - я уже и сам за вами следом заговорил о себе в третьем лице!
- Ага! Вот и проговорились!
- Дядюшка, умоляю, взгляните на меня. Или нет, вслушайтесь, разве вы не узнаете голос вашего племянника! Какой-нибудь случайный приятель, может, и мог бы усомниться, но вы! Вы мне не верите. Позвольте хоть объяснить, как было дело. Я прохаживался тут, поджидая вас. Вдруг цепляется эта пигалица.
И я рассказал дяде историю служаночки.
- Когда вы подъехали, я как раз пытался растолковать ей, как она наивна. А за плечи ее взял из жалости или, скорее, с досады, чтобы встряхнуть как следует в подкрепление своих слов.
- Бедная девочка, - промолвил дядя Антонен. - Какая низость! Может, попробовать догнать ее?
- Бесполезно, да и незачем. Так как же, дядя, вы все еще
считаете меня негодяем и самозванцем?
- Конечно, нет. Я готов считать вас своим племянником.
Хотел того дядя или нет, но этот ответ прозвучал весьма двусмысленно и уклончиво. Кроме того, он продолжал говорить мне "вы" вместо прежнего "ты". Неумышленно, это почти не вызывало сомнений, и это меня отнюдь не обнадеживало. Мы повернули в кафе, где должны были встретиться. Проходя мимо грузовичка, дядя объяснил мне, что приехал на чужой машине, потому что его собственная еще не на ходу, и стал описывать, как основательно он собирается ее переделать. Мы уже сидели за столиком, а он говорил все о том же, И мало-помалу подозрения его развеялись, как будто метаморфозы его автомобиля прибавляли достоверности метаморфозе его племянника. Он снова перешел на "ты".
- Ну, так что стряслось? - спросил он. - Ты меня просто напугал по телефону.
- Мои дела усложняются, - сказал я. - Я в опасности.
Кажется, Жюльен Готье начал действовать.
Услышав о Жюльене Готье, чье имя напоминало ему об определенной точке зрения на мою особу, дядя снова помрачнел, и я почувствовал, что он с трудом подавляет вновь закравшиеся сомнения. Он отвел взгляд. Тем не менее я продолжал:
- А случилось вот что. Вчера, часов в шесть вечера, мы с Рене гуляли и попались на глаза Жюльену. Он обернулся и посмотрел нам вслед, а потом перегнал, чтобы убедиться, что не обознался. Как на грех, я держал Рене под руку. В общем, понятно, что он подумал. Правда, он ничего не сказал и даже не подал виду, что узнал нас, но зато бесцеремонно на нас уставился, как на преступников, которых ждет скамья подсудимых. Уж наверное, решил, что я чересчур потеснил позиции его друга Рауля, если не вытеснил его вовсе.
- А что, похоже на правду! - вырвалось у дяди. Мой рассказ как будто произвел на него впечатление.
- Почему вы говорите "похоже на правду"? - спросил я, не сдержав досады.
- Я говорю "похоже на правду" потому, что это похоже на правду, ответил дядя тоном, в котором сквозил вызов.
Еще немного, и он добавил бы: "Я что, не имею права на собственное мнение?" Дальнейшие излияния, судя по всему, были бессмысленны. Повисло неловкое молчание. Я чувствовал, что единственный человек, который был связующим звеном между двумя моими жизнями, стоит на грани отречения. А без его веры и поддержки я и сам вот-вот сочту все случившееся плодом своего больного воображения. Еще миг - и конец. Но и дядя был удручен не меньше и глядел на меня в полном замешательстве. Он не мог отделаться от подозрений, постепенно осознавая всю несуразность подобного превращения, и окончательно изменить мнение ему мешало только чувство собственного достоинства. Впрочем, в мою пользу склоняли его еще и связывавшие нас узы дружбы и сообщничества и, главное, страх перед неизбежным выбором: считать меня злодеем или жертвой. В приливе гнева он уже было разрешил это затруднение не в мою пользу, но теперь, успокоившись и поразмыслив, снова заколебался, не поспешил ли с приговором. И я сделал попытку отвоевать позиции.