24 декабря
Видел сегодня префекта Кьяппа (у меня более не хватает духу называть его верным). Он упорно настаивает, а вернее, даже требует, чтобы я незамедлительно (буквально сегодня же) оставил Париж — «на время», как он выразился, «только на время». Но самое грустное то, что это, как видно, указание самого премьера Шотана.
«Ты заработался, устал, — сказал Кьяпп. — Настала пора проветриться. Поезжай-ка в горы покататься на лыжах. За это время скандал поутихнет. Пока же о тебе должны тут забыть. Вот и надо исчезнуть». Префект повторял это как заученный урок, почти механически.
Да. как видно там, на самом верху, решили похоронить не только венгерский проект, но и самого меня. И из-за чего? Из-за какой-то паршивой газетной заметки? Невероятно. Немыслимо. Да, паскудное, вонючее печатное слово — выходит, все-таки сила, ежели сам премьер-министр Третьей республики его всерьез побаивается.
Устраняют меня от дел. Не иначе. Находясь в Париже, я еще смогу что-либо предпринять и для венгерского проекта и для собственного спасения. А в Савойе, в горах, в прелестном шале я буду бессилен. И придется лишь покорно дожидаться той участи, которую мне уготовили бывшие друзья мои…
Это подло: запереть меня, полного сил, идей и возможностей, в этой снежной дыре у подножия Монблана. Да, все-таки недооценил я человеческую неблагодарность. Правы французы, говоря: «Пусть Бог разделается с моими друзьями, а врагов я беру на себя». Предали меня, и как еще предали!
Придется ехать, и как видно сегодня же. Успеть хотя бы попрощаться с Арлетт. Бедняжка! На кого я ее оставляю?!
И вернусь ли? А ежели вернусь вдруг, то насколько живым? Может быть, Арлетт удастся лишь обнять мое холодное, остывшее тело?
Но это все гадания на кофейной гуще, и не более того. А пока что точно ждет меня одинокий рождественский вечер в тихом шале, на окраине прелестного Шамони.
А тут, в Париже, ясное дело, продолжится и будет возрастать в бешеном темпе оргия, раздуваемая этими продажными тварями — газетчиками, кидающимися на меня по указке вышестоящих воротил.
Все стало на свои места. Картинка окончательно сложилась. Только получилась она очень уж грустной и безрадостной. Теперь я доподлинно знаю: никто, ни единая душа даже не попытается защитить меня. Более того: меня отправляют, дабы лишить возможности самому защищать себя.
Но все же мне не хотелось бы отчаиваться. Из самого невозможного положения должен быть хоть какой-то выход. Там, на покое, в шале, я еще раз как следует обдумаю, что же мне делать с венгерскими бумагами.
Я давно, еще на заре моей финансовой деятельности, выработал золотое правило, которое прежде никогда не подводило меня: у всякого дела должен быть подстрахочный вариант, на случай, когда оно вдруг начинает заваливаться…
Измена Шотана — не стану скрывать, конечно, потрясла меня. Но не сошелся же клином свет на этом недостойном, бесстыдном существе, вознесенном на самый верх! На этом олимпе одному никак не удержаться.
Однако к черту Шотана! Впрочем, и о венгерских бумагах, кажется, не стоит думать теперь, что обидно до крайности, я ведь так на них рассчитывал. Но ничего не поделаешь.
Как бы то ни было — я еду.
Прощай, Арлетт! Прощайте, дети! А вдруг свидимся еще и на этом свете?! Вот было бы чудно.
Вводная часть
Л. Флейшин (г. Стэнфорд)
«Красавчик Саша», Баб-Эль и другие, или шпионы в Париже
(Очерк, созданный на основе фактов и некоторых вполне достоверных домыслов)
Нижеследующие материалы, скрупулезно собранные мэтром Ж.С. («Хроника жизни великого афериста» плюс криминологические заметки того же автора), без всякого сомнения, представляют совершенно исключительную историческую ценность. Они определенно дают ключ к разгадке многих захватывающих тайн, связанных со скандальным делом Александра Стависского и фашистским путчем 1934 года.
Однако один ключик, едва ли не самый важный, мэтр Ж.С., видимо, не желая привлекать к собранным материалам внимания службы безопасности, решил припрятать и не демонстрировать. Я уверен, что мэтр просто не мог не знать о фактах, на которые я сейчас укажу.
Ведь без дела Стависского, громчайшего, вскрывшего гнилостную основу тогдашней демократии, история Франции первой половины 20-го столетия никак не может быть полной. Поэтому то, что мэтр Ж.С. решил скрыть, побоялся обнародовать, я просто вынужден теперь вытащить на свет божий.
На протяжении многих лет, после того как Александр Стависский стал чрезвычайно крупным дельцом, проворачивающим грандиознейшие финансовые аферы, его пытались засадить за решетку 19 раз, но так и не смогли. Запросы полицейских комиссаров тонули где-то наверху, так и не будучи ни разу переданными в суд. Однако причина данного обстоятельства кроется не только в том, что Стависский ублажал высших чиновников кипами ассигнаций и пухлыми пачками чеков.