Госпожа Вуд беспокоилась за Гарри, оставшемся в полном одиночестве в таком глухом, неприглядном месте; она надеялась, что бедных зверей скоро можно будет перевести в Лощинную ферму.
Через несколько дней, благодаря заботливому уходу Гарри, лошадь и корова настолько поправились, что могли идти. Печальное шествие скоро появилось на нашей аллее: худая, с ввалившимися глазами лошадь, тощая корова и маленький, жиденький поросенок шли нетвердой поступью, так как копыта у них совершенно сгнили.
Они повалились на приготовленную для них свежую, мягкую подстилку; короткий переход от бывшей усадьбы к нашей ферме истощил слабый запас их сил.
Лора не помнила себя от радости, что они все остались живы; она переходила от одного к другому с сияющим, счастливым лицом.
Поросеночек, довольный непривычным чистым помещением, благодарно смотрел своими смешными глазками на Лору и Гарри. Хвост его свернулся совсем крючком, что, по словам нашего хозяина, означало здоровье.
Господин Вуд пришел в конюшню поглядеть на новых жильцов. Он рассказывал о смышленности поросят, особенно канадских. Раз, во время одной его стоянки в канадской бухте, он заметил, что во время отлива приходило множество поросят из деревни; они подбирали выброшенных на песок рыбок и раковины, но за несколько минут до прилива они всегда уходили с берега.
Через несколько дней после водворения у нас покинутых зверей поросенка перевели в поросячье стадо фермы, и надо было видеть, какие прыжки он выделывал среди новых знакомых!
Бедная корова тоже поправилась и скоро стала ходить в поле с другими коровами, но она сохранила навсегда грустный, растерянный взгляд. При виде ее мне казалось, что она не может забыть своего прежнего плохого житья, так же, как и я не забыл того времени, когда жил у Джекинса, и на всю жизнь сделался серьезной, солидной собакой.
Бывало, стоит эта корова, жует траву и глядит в даль грустными глазами. Глядя на нее в такую минуту, я воображал, что она все горюет о своем павшем теленке. Работники прозвали ее «Старая тоска».
Лошадь тоже получила прозвище. Ее назвали «Лохматкой», потому что, как ее ни скребли скребницей, как ни чистили и ни кормили, но она так и осталась взъерошенной, неказистой лошадью. Со временем ее можно было запрягать для легкой работы. Лора особенно баловала ее, носила ей яблоки и сахар, так что Флитфут укоризненно смотрела на нее через перегородку стойла. Лошадь полюбила Лору, но она была какая-то дурашливая, например, прикидывалась слепой: бывало, Лора подойдет к ней и протянет ей какого-нибудь лакомства, а она водит носом, кусает Лору за пуговицы или возьмет ее цепочку в зубы, а лакомство будто и не видит. Между тем, господин Вуд говорил, что она отлично видит. Верно, она и до болезни была странная.
С наступлением поздней осени Лора очень поправилась, и ей надо было вернуться домой приниматься за учение.
Погода стояла чудная, когда мы собрались в путь. Леса оделись в разноцветную листву, воздух был прозрачный, небо ярко-голубое. Лоре было жаль уезжать из деревни, она целое утро собирала оставшиеся пестрые цветы и листья и прощалась со зверями фермы. Господин Вуд в это утро работал в плодовом саду. У него было много сортов яблок: красные, желтые, большие, круглые, продолговатые. Я их всех отведал из рук Лоры, угощавшей меня, когда она сама ела. Изрядная кладь яблок поехала с нами до Бостона, куда Вуды посылали продавать плоды из своего сада. Нас проводили на железную дорогу. Гарри уехал накануне. Госпожа Вуд говорила, прощаясь с Лорой, что ей будет очень пусто без ее милой молодежи. Она долго целовала Лору и взяла с нее обещание приехать опять на будущее лето.
Меня посадили в собачий вагон, но на этот раз я не страдал так, как тогда, когда ехал в деревню, потому что кондуктор, которого господин Вуд знал, то и дело ходил меня проведать.
Дома нас встретили с криками радости: мальчики все уже вернулись, и они не могли наглядеться на сестру. Меня тоже ласкали, и я должен был всем подать лапу. Джим и Билли лизнули меня в морду, и даже Белла узнала меня.
— Здравствуй, Джой! — крикнула она. — Как поживаешь?
Скоро наступила зима с учением для всех. Бледная, худенькая Лора превратилась в здоровую, загорелую девушку, и госпожа Морис не могла нарадоваться, глядя на нее.
Глава XXIII
УЧЕНЫЕ ЗВЕРИ
Две недели после нашего возвращения домой в Ферпорт приехал итальянец, содержатель цирка, с учеными зверями. Мальчики Морисы много говорили о необыкновенных проделках ученых зверей. Фамилия итальянца была Беллини.
Однажды вся семья ходила смотреть представление в цирке Беллини и, вернувшись оттуда, много говорила обо всем виденном.
«Слушай, Джой, — сказал Джек, положив мои передние лапы к себе на колени, — ты, верно, с удовольствием посмотрел бы на своих ученых товарищей. Я тебе расскажу, что они нам представляли. Народу было очень много; я сидел близко от сцены и хорошо все видел. Старый итальянец вышел в праздничном платье, с цветком в петличке. Он поклонился публике и выразил свое удовольствие по поводу того, что он может познакомить ее с прекраснейшими зверями в мире. В руке у него был бич.
«Не думайте, — сказал он, — что я бью моих животных. Нет, бич служит мне только для того, чтобы щелканьем его указывать действующим зверям, когда начинать и когда кончать представление».
— «Сказки! — воскликнул голос какого-то мальчика в зале. — Вы, верно, наказываете их иногда».
Итальянец с усмешкой поклонился в сторону голоса.
— «Конечно! — весело отвечал он. — Но не больше, однако, чем иная мать наказывает не в меру разболтавшегося сынка».
Всеобщий смех встретил слова итальянца.
После этого он пригласил кого-нибудь из публики сыграть марш на фортепиано, так как представление начиналось с торжественного шествия всех зверей по сцене. Нина Смит — знаешь, Джой? Девушка с большими черными глазами, наша соседка за углом улицы — вышла и села за фортепиано. Раздались звуки марша, большая дверь в глубине сцены отворилась, и звери стали выходить попарно, точно из Ноева ковчега. Маленькая лошадка пони шла рядом с обезьяной, державшей ее за гриву, за ними другая обезьяна ехала верхом на другой маленькой лошадке, следом за наездницей шли две обезьяны под руку, собака везла на спине попугая, одна коза тащила каретку, другая несла в зубах клетку с канарейками. За этими исполнителями тянулись пары котов, голуби, горлицы, полдюжины белых крыс в красной сбруе, заложенных в экипажи, и в конце шествия белый гусак, который ничего не представлял, но только всюду ходил следом за одной из маленьких лошадок.
Итальянец рассказал публике про глупость этого гуся и, как невозможно было его чему-либо научить. Он взял его с одной фермы, где он купил лошадку, потому что его тронула привязанность гуся к лошадке: куда бы ни шла лошадь, гусь отправлялся за ней. Он гоготал от удовольствия, завидев ее после того, как случалось им расстаться; и лошадка обращала особенное внимание на него: опускала голову и как будто вела с ним беседу.
Да, я забыл сказать, Джой, что, пока итальянец рассказывал нам про гуся и маленькую лошадку, все шествие зверей удалилось со сцены, и остались только неразлучные друзья. Лошадка следила такими выразительными глазами за речью хозяина, что она, наверное, понимала каждое его слово. Итальянец поклонился, и она наклонила голову; после этого, по приглашению хозяина лошадка встала на задние ноги и протанцевала вальс кругом сцены; смешно было смотреть на проделки гуся в это время: он неуклюже вертелся около лошадки, стараясь держаться как можно ближе, но не попадать под копыта.