Наконец, когда думать обо всем этом стало просто невыносимо, а ко всем переживаниям добавился еще и голод, эльф решился и вышел из своей комнаты. Он помнил о запрете, но все же нужно было как-то решить эту патовую ситуацию. Им нужно было поговорить, он хотел бы помочь.
Истираль замер рядом с дверью магички и прислушался. Тишину нарушало только тихое шмыганье, которое и он слышал лишь потому, что был эльфом. Он нерешительно протянул руку и постучался, обозначая свое присутствие. Шмыганье стихло как по команде. И только теперь эльф понял, что его хозяйка плачет, как обычная простая женщина. Он здесь жил уже месяц, но ее плач слышал впервые. Ему казалось, что такую женщину, как Ронина, ничем не пробить, и травма наоборот должна была ее закалить, заставить стать сильнее… но он ошибся.
Почему-то Истиралю вспомнился их недавний разговор. Быть может, из-за вот таких мелочей и получались великие темные? Происходило что-то вроде бы не такое уж и страшное, но действующее магу на психику, и он становился чудовищем. Что-то, что становилось последней каплей, переполнявшей чашу терпения мага. Ему оставалось только надеяться, что полученная травма не станет последней каплей Ронины. Она и так слишком психически нестабильна.
— Ронина, это я, — он снова поскребся в дверь, как будто предупреждая. Ошейник слегка кольнул кожу, напоминая о запрете. Но сейчас Истиралю было глубоко не до него.
— Чего тебе? — гнусавый голос магички подтвердил его подозрения о плаче. Подумать только…
— Я бы хотел поговорить… — Истираль замялся на пороге, уже ожидая громкого мата и посыла его сношаться с ограми, как и должна была сделать настоящая Ронина, которую он видел каждый день. Но вместо этого дверь приоткрылась.
— Заходи.
Он неловко шагнул за порог, ожидая удушения, но ошейник счел предыдущий приказ недействительным, а потому не предпринял ничего. Истираль впервые оказался в комнате магички и удивленно осмотрел довольно скудную обстановку. Там стояла такая же кровать, как и у него, несколько полок, заполненных бумагами и книгами, а также стол с какими-то баночками — то ли зельями, то ли косметикой.
Лежащая на кровати магичка оказалась бледной и заплаканной. Она не стала вытирать слезы, как сделала бы Нилайя или любая другая женщина. Нет, она показывала себя настоящую — растерянную, уставшую и без привычной опоры под ногами.
Эльф нерешительно приблизился, уже не зная, что тут можно сказать. Он впервые видел Ронину слабой… и почему-то не сомневался в ее праве быть слабой. На миг он представил, что тот злополучный осколок получил бы он сам… наверное, он бы уже умер — темная и светлая магия несовместимы, они начали бы борьбу в его теле, и еще неизвестно, кто победил бы.
— Что, непривычно видеть меня такой? — поняла его заминку Ронина и обвела вокруг себя рукой.
— Да, — выпалил эльф, шагая вперед с таким видом, будто собирался прыгнуть с обрыва. — Я побоялся, что ты… что-то сделаешь с собой.
— За шкуру свою дрожишь? И правильно делаешь, — магичка посторонилась, давая ему возможность сесть рядом. — Все дрожат за свою шкуру.
— Я не… — запнулся Истираль.
— Ты — да, — отмахнулась она и отвернулась.
Эльф протянул руку, на которой золотистым свечением замерцало исцеление. Можно же попробовать еще раз. Быть может, уже прошли какие-то процессы в ее теле, и сейчас можно свести уродливый рубец. Ронина покачала головой, но не отстранилась, принимая помощь. Истиралю показалось, что она просто устала. Устала бороться, устала сражаться за это все, и взрыв действительно стал последней каплей. Вот только она не станет чудовищем. Она женщина, а женщины всегда ратовали за жизнь, а не за уничтожение. Он не мог вспомнить ни единой женщины-завоевательницы, будь они трижды темными или злобными. Да, некоторых считали ведьмами, темными колдуньями, порождениями дьяволов или еще чем-то подобным, но где теперь, после сотен и тысяч лет, правда, а где ложь и домыслы? Кто скажет, что именно побудило ту или иную женщину стать на сторону тьмы? Вряд ли желание завоевать весь мир…
Золотистое свечение прошлось по рубцу и слегка притушило яркий алый цвет, уменьшая воспаление. Ронина поморщилась — видимо, лечение светлой магией доставляло ей неудобства, но она не сопротивлялась. Истираль решил, что она испробовала все методы, раз спокойно позволяла ему лечить. Только сейчас он заметил в углу под окном осколки зеркала и понял, что его теория была верна. Ронина все же являлась женщиной в большей мере, чем чудовищем, каким ее рисовала людская молва.
— Кажется, помогает, — пробормотал он, глядя, как светлеет ранее красный шрам, истончается и уже меньше выделяется на фоне слишком бледной кожи.
— Не думаю, что поможет полностью, — вздохнула магичка и отстранила его руку. — Я перепробовала свои заклинания, но они не помогли…
— Думаю, это из-за твоей силы зелье и взорвалось и не давало тебе исцелиться. Оно впитало разлитую тьму…
— Что ж, в следующий раз я постараюсь быть сдержаннее, — Ронина прикрыла глаза и откинулась на подушки, чувствуя себя буквально вымотанной. Столь насыщенный событиями день перешел в ночь, но ничего не изменилось. Шрам жегся и болел, пусть и подлеченный эльфийским исцелением. Подумать только, ее лечит эльф! Позорище!
Магичка встряхнулась и села на кровати, заставив Истираля дернуться от неожиданности.
— Так, ты никому об этом не рассказываешь, хорошо? — она довольно миролюбиво взглянула ему в глаза.
— О травме? Хорошо, — Истираль кивнул, восприняв сказанное как приказ.
— А еще… о моих слезах. Раз уж ты видел меня такой… что поделать, я тоже живая и имею право на слабости. А теперь иди, — она махнула рукой, отсылая его обратно.
— А пожрать? — выпалил тот, пока ноги сами понесли тело на выход.
— И пожри, — тихо согласилась Ронина, сколдовав ему в руки какое-то блюдо со стола графа. — Только проверь, не ядовитое ли…
Эльф сам не понял, как оказался в собственной комнате с большим пудингом в руках. На счастье, пудинг был мясной, так что остаться голодным до утра ему не грозило, но все же…
Он жевал и думал о произошедшем. А еще никак не мог понять, что делать в ситуации с мутациями. Ведь ясно, что они не последние. Дальше будет еще хуже. Успеют ли они приспособиться к ним или же обоим придется покинуть этот лес и рисковать жизнями, боясь быть узнанными светлыми магами? Сам он тоже не желал попадаться в руки орденским магам, хоть темным, хоть светлым. Если уж они что-то намутили с Нилайей, то прищучить одного раба-эльфа им ничего не стоит. Да и вообще, вся эта ситуация ему конкретно не нравилась.
Ладно, им еще повезло. Все живы, даже почти здоровы, пострадала только гордость и кожа Ронины. Но дальше может случиться что угодно. А если он выпьет, например, какой-то стимулятор, а он окажется отравой или там станет обыкновенным средством от запора? Вот будет потеха… Магия штука тонкая, и понять, как именно она действует на живых существ в течение длительного времени, довольно трудно. Тем более, магия, разлитая в лесу в течение трехсот лет специально для мутаций.
Хотя… возможно, Ронина не хотела специально уничтожать хороший лес? Быть может, она просто пожелала уединиться и спастись, а ее сила все сделала по-своему? Такое тоже может случиться, мало ли… Тут Истираль понял, что он попросту оправдывает магичку, и осознание этого здорово его покоробило. Вот оно, значит, как. Так и переходят на темную сторону. Сначала понимая, что показанное тебе чудовище — не чудовище на самом деле. Потом находя добрые дела у этого «чудовища», а потом начиная сочувствовать и оправдывать поступки.