Себя ему уже не было жалко. Истираль знал, что он раб, что от его первоначальной личности уже мало что осталось, а ошейник крутит им как хочет, чтобы подстроить под хозяйские хотелки как можно лучше. В нем уже ничего не осталось от того наивного светлого мальчишки, считающего, что война за свои права — идеальный способ показать собственную доблесть, мужественность и привлечь внимание сородичей. Тот гордый юный эльфенок умер в человеческой темнице в тот момент, когда ему на шею надели ошейник и приказали вылизать сапоги охранника, сторожившего его камеру и избивавшего его. Потом стал медленно рождаться совсем другой эльф, уже более взрослый, потерявший часть своей личности в борьбе за мнимую свободу. И заполучивший его себе воин переделывал его под себя так, как сам хотел.
А потом его переделала Нилайя. Теперь уж не понять, специально или невольно. Знала ли она о свойствах ошейника Ушедших? Знала ли она вообще, что этот ошейник настоящий, а не современная магическая подделка, просто обжигающая болью, но оставляющая личность на месте? Теперь ее не спросить, не уточнить… да и зачем? Что это даст новому Истиралю, которого ошейник теперь перекраивает под Ронину? Простому, покорному, спокойному, такому, какой и нужен этой магичке.
Ушедшие знали толк в извращениях. Он мог лишь догадываться о первоначальных свойствах ошейников и целях, для которых их изготовили. Люди-то сразу думают о рабстве, но что, если все было иначе? Что, если ошейники надевали, например, молодоженам, чтобы они жили долго и счастливо, подстраиваясь друг под друга? От этой мысли у эльфа мороз прошелся по коже. В самом деле, свойства ошейника весьма оригинальны, к тому же он постоянно толкал его к любви к своему хозяину. И если к солдату у него не возникло никаких эмоций, кроме ненависти, успешно подавляемой древним артефактом, то уже к Нилайе за многие годы он успел вызвать конкретную такую любовь, сильную и, казалось бы, вечную. Но вот прошел месяц, может, чуть меньше, Истираль уже сбился со счета дней, и теперь он всерьез пересмотрел отношения с Нилайей и даже засматривался на Ронину. Что будет дальше?
Эльф напряженно прислушался к себе — ему казалось, что подобные кощунственные мысли должны были вызвать неимоверную боль в груди, как бывало всякий раз, когда он начинал задумываться о Нилайе, будучи ее рабом, но ничего подобного не происходило. Он чувствовал только тяжесть в набитом желудке да грусть от странных и непонятных дум. И от такой странности ему становилось не по себе. Подумать только, как эта игрушка Ушедших непонятного предназначения может менять сознание. И благодаря тому, что Ронина не препятствовала его поиску истины, да еще и подталкивала к ней, ошейник позволял ему все это думать и осознавать. При Нилайе он бы так просто не посидел и не подумал о таком. Что, если его догадки правда, и раньше Ушедшие жили душа в душу благодаря этим игрушкам? А уже злобные варвары-люди стали использовать ошейники как рабские?
Внезапно Истираль понял, что не может вспомнить лица Нилайи. Это покоробило его еще больше. Он напрягал память, но образ возлюбленной от него ускользал, словно бы он видел ее не месяц назад, а несколько сотен лет и за давностью времени позабыл и черты лица, и цвет глаз… Помнил он только густую копну светлых волос, спадающих водопадом ему на плечи, когда они… в этот момент ошейник ударил током, и эльф от неожиданности подпрыгнул и выронил из рук ложку. От звона металла об каменный пол он и очнулся, понимая, что такой пинок и был подтверждением его теории. Никаких измен, никаких попыток найти кого-то еще, никаких взглядов на другого или другую. Вот тебе и рабский ошейник! Такие союзы наверняка были долгими и прочными, фактически на всю жизнь. И наверняка, чтобы заключить подобный союз, нужно было набраться немало смелости.
Он вернулся к комнате магички и снова постучал.
— Ронин, а Ронин, я кое-что понял, — позвал эльф, поскольку шебуршание под дверью ничего не дало.
— И что же ты понял? — дверь распахнулась резко, будто от пинка. Истираль отпрыгнул назад, но тут же взял себя в руки и вошел как ни в чем не бывало.
— Я понял, для чего Ушедшим были эти ошейники, — сказал он, глядя на магичку. Та уже привела себя в порядок, сменила одежду на чистую и намазала чем-то пострадавшую руку. Густой слой серой мази наверняка из местной глины выглядел несколько странно, но это не вызывало отвращения.
— Для чего же? — Ронина оторвалась от своего занятия — она пыталась выяснить, какими еще способами, кроме эльфийского исцеления, можно убрать шрамы. Пока что глина только холодила руку, а примененная перед нею лечебная мазь ничего не дала.
— Это брачные артефакты или что-то вроде, — стал объяснять Истираль.
— С чего ты взял такую глупость? — магичка удивленно подняла на него взгляд, пытаясь понять, что снова взбрело в голову этому светлому идиоту.
— С того, что когда я вспоминал Нилайю просто так, ошейнику было все равно, потом я вообще перестал ее вспоминать, а теперь, когда попытался вспомнить, как мы… ну… в общем, ты поняла, он ударил меня разрядом, хорошо еще, что не придушил. И я решил, что такие ошейники надевали только уверенные в себе пары, которые не боятся измен. Ну или же те, которым не нужны измены. Или…
— Погоди… — магичка подняла здоровую руку, призывая его умолкнуть, и задумалась. — То есть ты хочешь сказать, что Ушедшие не держали рабов, а запасли огромную кучу этих артефактов, чтобы потом женить друг друга? Тот пудинг точно не отравлен… был? — она осмотрела Истираля с ног до головы и даже бросила сканирующее заклинание на предмет ядов или каких-то наркотических веществ. Ни того ни другого не обнаружила и тяжело вздохнула.
— Нет, с пудингом все в порядке.
— О чем бы мы с тобой еще ночью говорили, как не о браке Ушедших, о которых мы знаем чуть больше, чем ничего, — заворчала магичка и стала смывать глину, уже понимая, что она ничего не даст.
— Просто я подумал, что такая теория имеет место быть, — пожал плечами Истираль и сел рядом, уже не спрашивая разрешения. Ронина молча подвинулась, не прекратив своего занятия.
— И как ты тогда объяснишь идеальное выполнение приказов? — спросила она, когда смысла мазь, обнажая багровые шрамы, тянущиеся до локтя.
— Наверное, это сделано для лучшей жизни обоих супругов, — Истираль снова протянул ей руку с горящим исцелением, и Ронина не стала отказываться и на этот раз. Рука действительно болела. — Если бы ты тоже носила такой ошейник, то мы бы оба делали то, что хотели бы друг от друга, и все.
— Хорошенькие перспективы, однако… — магичка следила за тем, как шрамы бледнеют и становятся тоньше, прислушивалась к постепенно стихающей боли. Почему-то руку она меньше жалела, чем лицо. Быть может, потому, что руку можно спрятать в рукав или в карман, а лицо не спрячешь никак.
— Что, если люди, нашедшие ошейники, неправильно поняли предназначение этих артефактов? И все сделали по-своему, то есть перевернули с ног на голову, — предложил эльф.
— Все может быть, — Ронина зевнула. После утихшей боли в голове появилось тупое равнодушие и захотелось спать. — В любом случае, у меня нет второго ошейника, чтобы проверить. Ни древнего, ни современного.
— Послушай, а как звучит заклинание, которым ты его активировала? — спросил Истираль. В момент передачи его Ронине ему было глубоко плевать на все заклинания, теперь же это было интересно.
— «Ты будешь моим навеки», но это приблизительный перевод. Настоящего языка Ушедших никто не знает, он был слишком сложным. Возможно, это заклинание неправильно звучит и приводит к неправильной работе артефакта. К тому же за столетия люди и нелюди исковеркали первоначальные слова на манер своих языков, поэтому из-за акцента и различий в произношении он тоже может неправильно сработать. Ладно, все, иди спи. И спасибо, — она похлопала его по ладони с заклинанием здоровой рукой, заставляя прекратить лечение.