— Торопиться велит Артемьев. Говорит, чтобы не позже этой ночи… Должно, он знает, что говорит. Сейчас мы едем из Билистяха. Там Пепеляев в засаде поджидает отряд красных.
— Отряд большой?
— Не знаю. Идут из Чурапчи.
— Если из Чурапчи, то красных не должно быть много, — рассудил старик. — А если Пепеляев их перебьёт?
— Всё равно надо убираться быстрей! Это приказ Артемьева.
— Тут нет ничего, нажитого им, пусть не распоряжается чужим добром!
— Может, ты желаешь попасть в Чека?
— Такие дела не в спешке делаются. Отправимся с утра.
— Старик прав, — затягиваясь из трубки, подал голос Харлампий. — Не зря говорят, что торопливая сука приносит слепых щенят…
— Кони устали, — поддержал и Томмот. — Надо им дать передышку.
Угревшийся у печного жара, Валерий обессилел — его разморило, голова стала наливаться тяжестью, веки смыкались.
— Разве только встать спозаранок… — с трудом, едва не засыпая, проговорил он.
— Это сделаем! — старик Аргылов покосился на Ааныс. — Поторапливайтесь с варевом!
Из-за перегородки вышла Кыча. Она переставила котёл с мясом и чайник в самый жар, подгребла под них угли. Томмот кинул на неё быстрый взгляд. Как поступит старик Аргылов с женой и дочерью? Нельзя допустить, чтобы Кычу захватили с собой. Если и утром она окажется тут, её увезут силой, это ясно. Значит, ей надо бежать. Найдётся ли поблизости место, где бы она могла спрятаться? И как ей это передать?
Ночные гости сели за стол, из домашних никто с ними не сел.
— Коней накормишь? — спросил Валерий отца и, не дожидаясь ответа, пошёл спать.
Томмоту постлали на ороне под правыми окнами. Харлампий занял место Суонды.
Выжидая удобный момент, Томмот замешкался возле камелька, как бы прибираясь.
Старик Аргылов оделся и вышел кормить коней.
— Ааныс, мне бы иголку с ниткой, — распялив на пальцах рваную рукавицу, Томмот подошёл к хозяйке.
— У меня руки мокрые… Кыча, ты ещё не ложилась?
— Нет ещё.
— Помоги-ка парню — рукавицы у него порвались.
— Давай сюда.
За перегородкой Кыча обвила его шею руками.
— Кыча!
— Молчи!
— Послушай меня… Что говорит отец?
— Сказал, чтобы мы собирались.
— Знаете ли, куда он хочет вас увезти?
— Наверное, в свой наслег.
— Нет, он собрался с белыми на восток. Белые проигрывают.
— На восток? — отшатнулась Кыча.
— Тебе надо бежать в эту же ночь. Утром тебя увезут насильно.
— Бежим вдвоём!
— Нельзя. Я должен быть с ними. Задание у меня…
Вошёл отец со двора.
— А где парень? — зорко углядел он отсутствие Томмота.
— Кыча рукавицу ему зашивает.
Томмот с нежностью глядел на её вздрагивающие ресницы, на прямой белый пробор волос, разделённых надвое. Много бы он дал за счастье прижаться губами к её глазам, трепетной рукой погладить эти блестящие косы. Но вместо этого Томмот зажмурил глаза, затряс головой и беззвучно, одними губами, сказал:
— Беги! Беги!
Желая сказать что-то своё, Кыча с мольбой протянула к нему руки, но Томмот уже пошёл к камельку, чтобы положить рукавицы на загрядку.
— Доченька, почему не ложишься? Утром, слыхала ли, поднимутся рано. Спать надо.
— Лягу, мама. Я лягу…
Не раздеваясь, она прилегла к матери и вместе с нею накрылась одеялом с головой.
— Мама…
— Что, птенчик мой?
— Задумали бежать на восток, к Охотску.
— О ком ты?
— А все! И мы тоже.