— …Его Цветочество совершенно не желает помочь себе и нам! — наконец, сказала трясинница вслух то, что беспокоило господ домоправителей больше всего. — Он намеренно грубит человеческой девице и хочет ее напугать, чтобы она отказалась с ним видеться! И все из-за мальчишеского упрямства, да простится мне эта непочтительность!.. — и она оглянулась, проверяя, не подслушивают ли ее придворные сороки.
— Но он согласился с ней отужинать, — заметил Заразиха. Впрочем, прозвучало это не слишком-то радостно.
— Он попросту устал с нами пререкаться, и решил, что проще согласиться для виду.
— Похоже на то.
— Надежда только на то, что эта Джунипер Скиптон окажется глупой как пробка и не заметит половины его колкостей, — сказала госпожа Живокость, хмуря свои зеленые жидкие брови. — Среди людей, насколько я знаю, это не редкость. Почти все они болваны!..
— О, да она глупа настолько, что отказалась от нарядов и драгоценностей, не понимая их цены, — с недовольством ответил на это господин Заразиха. — Да еще и думает, будто она нас обхитрила! И что прикажете делать теперь, сударыня трясинница? Простушка из окраинных миров не способна очароваться богатством усадьбы и величием рода Ирисов. А принц упорно не желает расположить ее к себе любезными манерами — единственным, что у него осталось от прежней жизни. Как жаль, что ее нельзя попросту запугать — любовь такая никчемная штука, что вянет от любого принуждения… И чем, скажите на милость, нам прельщать девчонку? Безнадежно!..
Но трясинница вместо того, чтобы согласиться, будто дела совсем плохи, оскалила свои мелкие игольчатые зубы в недоброй улыбке.
— Богатство и любезность — пустяки по сравнению с тем средством, которое все еще у нас осталось в запасе, — веско сказала она. — Я знаю множество историй, в которых дамы — и знатные, и простушки! — губили свои жизни из любви к совершенно никчемным грубиянам; мои дурехи-утопленницы частенько их пересказывают друг другу. Особенность эта свойственна по большому счету только людям — мы, создания лесов и болот, куда умнее и знаем себе цену. Требуется всего-то малость: чтобы девица решила, будто ей непременно надо кого-нибудь спасти и исцелить душевную боль своей любовью. Чем гаже ведет себя мужчина, чем глубже падает на дно — тем крепче его любят и охотнее жертвуют собой. Раз Джунипер Скиптон воротит нос от богатства, стало быть, она добросердечна и простодушна — а это самые подходящие качества для такой затеи! Нужно внушить ей, что принц груб и высокомерен из-за того, что страдает. И она сможет все исправить, если начнет о нем заботиться. Вы и сами видали, что она первым делом обратила внимание на его раны — весьма пустячные, надо сказать!..
Господин Заразиха хоть и не был доволен тем, что трясинница говорила все это с некоторым превосходством — мол, гоблины маловато смыслят в любовных делах! — однако нашел ее соображения разумными.
— В самом деле! — воскликнул он, поразмыслив. — Быть может, влюбленность из жалости окажется еще угоднее проклятию, чем влюбленность из восхищения! Пусть Его Цветочество дерзит, грубит и обижает девицу — мы будем нашептывать ей, что он это делает лишь потому, что одинок и несчастен. Она тут же прилипнет к нему, как муха к меду!
И донельзя довольные собой домоправители отправились на кухню — совместно ругать клейких сонных поварят и колотить хихикающих паков, которые тащили из кладовых всякую ерунду, начисто забыв о том, что им приказывали.
Что же до придворных сорок, о которых мы давно не вспоминали, то Сплетня и Небылица узнали о праздничном ужине едва ли не последними — и это само по себе стало нешуточным оскорблением. Каково же было их возмущение, когда оказалось, что птичий двор не приглашен к столу Его Цветочества!..
— Что возомнили себе эти гоблины и трясинницы! — кричала во все горло Небылица.
— Как смели они оставить нас без приглашения! — подпрыгивала на месте Сплетня.
— Наверняка принц ничего не знает об их происках!
— Его Цветочество ни за что бы не допустил такого неуважения к придворным птицам!..
И мэтр Мимулус, на плечах которого сидели вопящие на все лады сороки: Сплетня — на левом, Небылица — на правом, в который раз подумал, что лучше бы ему оглохнуть. Никогда еще уши бакалавра магического права не терпели таких мучений — сороки кричали, сороки трещали; они хлопали крыльями от негодования, они щипали мэтра за уши от полноты чувств, и ему казалось, что худшей пытки история всех Истинных Миров еще не знавала.
— Сударыни сороки! — наконец взмолился он. — Быть может, вам следовало бы спросить у Его Цветочества, приглашены вы или же нет? Если он не отдавал приказа не допускать вас к праздничному столу — что совершенно невозможно! — то вы немедленно получите приглашение на праздничный ужин!