- ...торчать тут, - продолжал он, - не имея возможности помочь себе, не говоря уже о том, чтобы спасти мир. А что касается счастья, оно не вечно... по крайней мере здесь.
- Наше с тобой длится уже полгода, - возразила Кэтрин. - А если оно не устоит здесь, с какой стати ему сохраниться в другом месте?
Джон подтянул колени к подбородку и потер лодыжку.
- Что с тобой случилось? Когда я попал сюда, ты только о бегстве и рассуждала, уверяла, что готова отдать что угодно, лишь бы выбраться отсюда. А теперь, похоже, тебе все равно?
Она поглядела на него, заранее зная, чем кончится разговор.
- Да, я рвалась на волю. Твое появление изменило мою жизнь, но это вовсе не означает, что я не убегу, если мне представится такой случай. Просто сейчас мысль о существовании внутри дракона не приводит меня в отчаяние.
- А меня приводит! - Он опустил голову. - Прости, Кэтрин, - выдавил он, все еще потирая лодыжку. - Нога что-то снова разболелась, ну и настроение, понятно, паршивое. - Он исподлобья взглянул на нее. - Та штука у тебя с собой?
- Да, - ответила она.
- Пожалуй, временами я перехожу границу разумного, - признался он. Зато хоть ненадолго избавляешься от скуки.
Кэтрин вспыхнула, ее так и подмывало спросить, не в ней ли причина его скуки, но она сдержалась, сознавая, что сама отчасти виновата в том, что Джон пристрастился к брианину, ибо уже не раз, словно потеряв от любви рассудок, потакала ему и исполняла те же просьбы.
- Дай мне! - воскликнул он нетерпеливо.
Она, с неохотой повиновавшись, извлекла из своего мешка фляжку с водой и несколько завернутых в ткань шариков брианина. Джон выхватил у нее наркотик, отвинтил колпачок фляжки, сунул в рот два шарика - и только тогда заметил, что Кэтрин наблюдает за ним. Его лицо исказилось от гнева, он как будто хотел прикрикнуть на нее, однако быстро успокоился, проглотил свои шарики и протянул Кэтрин ладонь, на которой лежали два оставшихся.
- Присоединяйся, - пригласил он. - Я знаю, мне пора остановиться. Когда-нибудь я соберусь с силами. Но сегодня давай расслабимся, сделаем вид, что у нас все нормально. Ладно?
Это была уловка, к которой он стал прибегать не так давно: согласись Кэтрин употреблять наркотик, она утратила бы всякое право упрекать его. Она сознавала, что должна отказаться, но спорить с Джоном сейчас у нее не было сил, а потому она взяла шарики, запила их водой и улеглась у стенки полости. Джон пристроился рядом; он улыбался, зрачки его помутнели.
- Пора заканчивать, - проговорила она.
Его улыбка на мгновение исчезла, потом восстановилась, как будто внутри него находились батарейки, энергия которых, впрочем, постепенно иссякала.
- Пожалуй, - согласился он.
- Если мы собираемся бежать, нам понадобятся ясные головы.
- Неужели?
- Я на какое-то время забыла о побеге. Он казался мне невозможным... и не столь уж важным... Да, я отступилась от своей затеи. Перед самым твоим появлением я, правда, вновь принялась строить планы, но не всерьез...
- А теперь?
- Теперь всерьез.
- Из-за меня? Из-за того, что я день за днем твержу о бегстве?
- Из-за нас обоих. Я не уверена, что у нас получится, но вот отступаться мне не следовало.
Он перекатился на спину и прикрыл глаза рукой, словно ослепленный светом, который исходил от сердца Гриауля.
- Джон? - Язык плохо слушался Кэтрин, и она поняла, что брианин потихоньку начинает действовать.
- Проклятая дыра! - пробормотал он. - Гнусная, проклятая дыра!
- Я думала, - произнесла она с запинкой, - я думала, тебе тут нравится. Ты ведь говорил...
- Конечно, мне нравится! - Он криво усмехнулся. - Кладовая чудес! Фантастика! Но неужели ты не чувствуешь?
- Чего?
- Как ты могла прожить здесь столько лет? Или тебе безразлично?
- Я...
- Господи! - Он отвернулся от нее и уставился на сердце Гриауля. Тебе, по-моему, ничто не мешает. Но взгляни на это, - он показал на сердце, - самое настоящее волшебство! Попадая сюда, я всякий раз пугаюсь, что на нем вдруг появится узор, который прикончит меня, расплющит в лепешку, что-нибудь со мной сделает. А ты рассматриваешь его так, будто размышляешь, стоит ли занавесить его шторами или, может быть, перекрасить!
- Хорошо, больше я тебя сюда не поведу.
- Тогда я приду один, - возразил он. - Оно притягивает меня, как брианин.
Наступила тишина, которая продолжалась то ли какие-то секунды, то ли несколько минут. Время потеряло смысл, Кэтрин ощущала, что ее куда-то уносит, обдает жаром, словно она занимается любовью. В ее сознании мелькали диковинные образы: чудовищное лицо клоуна, незнакомая комната с косыми стенами и обитыми голубой тканью стульями на трех ножках, картина, краски которой растекаются и капают на пол. Неожиданно ее мысли перескочили на Джона. Она осознала вдруг, что он с каждым днем становится все слабее, куда-то уходит былая жизнерадостность, и на ее место приходит уныние. Тут же она попробовала убедить себя, что рано или поздно Джон привыкнет к существованию в теле Гриауля, однако почти сразу сообразила, что на это вряд ли можно надеяться. Почему он слабеет - гнетет его, как утверждал он сам, несвобода, или же он чем-то болен? Скорее всего из-за того и другого одновременно. Значит, спасти его может только побег. Под действием наркотика побег представлялся ей сейчас делом нетрудным, но она все же заставила себя не забывать, что, когда помутнение рассудка пройдет, все сложности вернутся на свои места.
Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, она стала всматриваться в узоры на стенке драконьего сердца. Сегодня они выглядели куда более замысловатыми, чем обычно, и Кэтрин мало-помалу уверилась, что в них проступает нечто новое, чего раньше никогда не было: ощущение необъяснимой угрозы, которое всегда присутствовало в сердечной полости, сделалось сейчас давящим, но брианин все полнее завладевал сознанием Кэтрин, а потому она не могла сосредоточиться на своих впечатлениях. Ее веки дрогнули и опустились, и она провалилась в сон о спящем драконе, на груди которого виднелся участок без единой чешуйки; белесая кожа словно обволокла ее, втянула в мир белизны, вздымавшийся и опадавший так равномерно, словно им управляли хорошо отлаженные часы.
В течение шести последующих месяцев Кэтрин составила множество планов побега, но в итоге отвергла их все, кроме одного, хотя и далекого от совершенства, но чрезвычайно простого и сулившего наименьший риск. Без брианина осуществить его было невозможно, однако Кэтрин предпочла бы на время забыть о том, что наркотик существует, ибо Джону удалось-таки совратить ее: она стала наркоманкой и большую часть времени проводила в сердечной полости дракона, где лежала бок о бок с Джоном, слишком обессиленная даже для того, чтобы заниматься любовью. Ее отношение к Джону изменилось, чего, впрочем, следовало ожидать, поскольку изменился сам Джон. Он потерял в весе, утратил прежде присущую ему бодрость, и Кэтрин тревожилась за его здоровье, как физическое, так и душевное. С определенной точки зрения он стал ей еще ближе, поскольку невольно пробудил в ней материнский инстинкт, однако она не могла не возмущаться тем, что он подвел ее и, вместо того чтобы помогать, превратился в обузу. В результате они несколько отдалились друг от друга, причем Кэтрин постепенно пришла к тому, что подступалась к Джону лишь в случае, когда ее толкала на то необходимость, то есть отнюдь не часто. Однако она продолжала цепляться за надежду, что побег позволит им начать жизнь заново.
Наркотик полностью подчинил ее себе. Она повсюду носила с собой запас шариков брианина, мало-помалу увеличивала дозу и, вполне естественно, со временем лишилась ясности мысли. Сон ее сделался беспокойным, а наяву ее стали посещать галлюцинации. Она слышала голоса и какие-то непонятные звуки, а однажды увидела среди филиев, что копошились на дне пещеры, старого Эймоса Молдри. Отупение заставляло ее не доверять сведениям, которые сообщали ей чувства, и отвергать, полагая это бредом, значение приходящих снов и смысл игры света на стенке драконьего сердца. Наконец она сообразила, что становится похожей на филиев - слышит то, чего не слышат другие, видит то, чего видеть не дано, - и испугалась, но не так, как испугалась бы раньше. Теперь она старалась приноровиться к ним, пыталась воспринимать их как неразумных исполнителей воли Гриауля и не находила никакого утешения в ненависти к ним и дракону. Гриауль и его порождения были чересчур величественными и диковинными, чтобы служить объектами ненависти, а потому Кэтрин обратила всю свою злобу на Брианну, женщину, которая когда-то ее предала. Филии как будто заметили перемену в ее чувствах, они перестали шарахаться от нее, бежали за ней, куда бы она ни шла, задавали вопросы, дотрагивались до нее; словом, о личной жизни не могло быть и речи. Но в конце концов именно возросшая привязанность филиев к Кэтрин и подала ей идею.