Роуз хлопает меня по плечу:
— Да ладно тебе, Лорен! Сосредоточься! Если ты отгородишься от Фиби, как она собирается наладить твою жизнь?
Верно, конечно, как глупо с моей стороны. Я открываю свои чакры. Открываю свой внутренний взор. Чешу лодыжку под столом.
— Расслабь руку, — настаивает Фиби, бросая на меня раздраженный взгляд.
Вздыхаю и откидываюсь на дешевый складной стул. Фиолетовая скатерть, которой она накрыла карточный столик, зацепилась за мой браслет. От благовоний, которые она жжет, у меня слезятся глаза. Мистика явно не для меня.
Фиби разглаживает мою руку, проводя подушечкой пальца по центру моей ладони. Мне щекотно, и я воспринимаю это как хороший знак.
Она наклоняется и хмурит брови. Затем, в течение, как мне кажется, ненужного промежутка времени, я говорю о нескольких минутах, она озабоченно хмыкает, качает головой, хмурится. Затем, я не шучу, она бормочет:
— Нет, нет. Этого не может быть.
— Я знала, что мне следовало сегодня воспользоваться увлажняющим кремом, — язвительно замечаю я. — Вероятно, на моей линии жизни появилось больше трещин, чем обычно.
Ее карие глаза вспыхивают. Верно.
Я пробую еще раз:
— Ммм, хорошо, что ты видишь?
Ее палец проводит по моей коже:
— На тебя вот-вот обрушится что-то серьезное.
— Ух ты. Как автобус?
— Больше.
— Два автобуса?
Роуз наносит еще один удар по моему плечу:
— Она говорит не о долбаном общественном транспорте! А теперь открой свой разум!
Я закрываю глаза и откидываю голову назад.
— Ладно. Итак, что-то серьезное вот-вот обрушится на меня, но мы уверены, что это не связано с автобусами, — резюмирую я, злясь на себя за то, что вообще ввязался в это. — Возможно ли, что эта большая вещь является фигуральной? Типа на меня вот-вот обрушится большой месячный поток?
Я снова открываю глаза.
Фиби качает головой:
— Я не уверена. Просто приготовься.
— Приготовиться? К чему?
Она качает головой:
— Не могу тебе этого сказать.
О, ладно. Спасибо за помощь, Фиби. Иисус. Я смотрю в небо, просто чтобы убедиться, что в этот самый момент на меня не летит самолет.
— Ладно, к черту это, — говорит Роуз, наклоняясь и указывая на мою руку. — Когда она собирается выйти замуж?
Фиби снова хмурится:
— Нет. Никакого замужества в ее будущем, — она наклоняет мою ладонь ко мне. — Видишь? Трещины или не трещины, ваша линия жизни заканчивается здесь. Ты умрешь в одиночестве.
О, боже. Я боялась, что она скажет мне что-то ужасное, но это пустяки. Мне просто нужно подготовиться к тому, что меня поразит таинственная величина, а также приспособиться к моей новой жизни в качестве сварливой старой девы. Лучшие 30 баксов, которые я когда-либо тратила.
— Однако карты могут рассказать другую историю, — говорит Фиби, неловко доставая горсть карт Таро. — Еще за 20 долларов вы можете раскрыть…
— Буууууу, — перебивает Роуз. Она планировала погадать по своей ладони после моей, но вместо этого схватила меня за руку и потащила прочь на площадь.
— Она не знала, о чем говорила! — настаивает она. Мы направляемся к Канал-стрит, чтобы успеть на трамвай, и мне приходится бежать, чтобы не отстать от нее. Толпа собралась в полном составе.
Когда догоняю ее, я соединяю наши локти, чтобы снова не потерять:
— Не знаю, Роуз. У нее были золотые серьги, кольца и все такое, и ты видела тот хрустальный шар у нее на столе? Ты не можешь просто купить эти вещи в Spencer's.
Она бросает еще одну насмешку в мою сторону:
— Послушай, за ночь до того, как я встретила Джереми, экстрасенс сказал мне, что я вот-вот встречу любовь всей своей жизни.
— Хорошо, но разве Джереми не бросил тебя ради парня?
— Дело не в этом!
Я в замешательстве.
— Значит, любовь всей твоей жизни — гей?
— Нет, он отстой, но важно то, что я встретила его на следующий день.
Что ж, я убеждена.
Мы продолжаем идти рука об руку, пока она пытается все мне объяснить, но я слушаю вполуха, затерявшись в шуме вокруг нас. До меня еще не совсем дошло, что я снова живу в Новом Орлеане. Прошло так много времени с тех пор, как я называла Город Полумесяца своим домом — десять лет. Боже, тогда я была другой, такой наивной и неуверенной в себе, совсем ребенком. После школы-интерната мы с Роуз поступили в колледж Уэллсли, как и хотели мои родители. Они думали, что мне следует изучать историю искусств и бизнес в надежде что, вернувшись домой, я смогу погрузиться в художественную жизнь Нового Орлеана. Какое-то время я сопротивлялась, занимаясь литературой, но, в конце концов, я не смогла прочитать ни одного гребаного сонета. В какой момент мы все сможем перестать сосать член Шекспира? (Сразите меня наповал, актеры.) И, что еще хуже, я любила искусство так сильно, как мои родители и хотели, чтобы я любила искусство, что очень раздражало бунтаря внутри меня.