— Вставай, Габриэлла!
— Или что? Заставишь меня? — Спрашиваю я, глядя на нее, и ее глаза сужаются.
— Не будь неблагодарной!
— Или что?
— Или я позову твоего дедушку! — Угрожает она, и на моем лице появляется не счастливая, но определенно довольная улыбка.
— Мне очень жаль, но, по-моему, ты опоздала с подобными угрозами как минимум на тринадцать лет.
— Если ты не начнешь есть, то умрешь от голода.
— Я не могу дождаться такого благословения!
— Габриэлла! — Я стиснула зубы.
Именно перспектива осмотреть дом в поисках путей отступления заставляет меня встать, несмотря на желание сдаться и просто продолжать спать. Я не позволяю себе думать о том, что я буду делать, если мне удастся сбежать. Куда я пойду? Я даже не знаю, где нахожусь. Даже если я найду дорогу обратно к Витторио, если его план все это время заключался в том, чтобы продать меня, будет ли смысл возвращаться к нему?
Эмоциональная непоследовательность изматывает. В одну секунду я изо всех сил хочу той жизни, которая у меня была, а в следующую задаюсь вопросом, была ли она у меня на самом деле. Я тащусь в ванную и заставляю себя шаг за шагом выполнять утреннюю гигиеническую процедуру. Однако у меня не хватает сил заставить себя переодеться.
Когда я возвращаюсь в комнату, Алина все еще стоит на том же месте. Она машет рукой, показывая, чтобы я шла впереди нее, и я подчиняюсь, оказываясь в коридоре с четырьмя закрытыми дверями. Мы идем по нему, поворачивая то налево, то направо, и я считаю выходы и окна.
— Не думай пытаться сбежать, каждый выход охраняют люди, — предупреждает она, словно читая мои мысли, и я вспоминаю тот хаос, который был в день, приведший меня сюда. Выстрелы, машины и насилие. Коппелине не преступник. Хммм, ладно. Я продолжаю считать, несмотря на предупреждение. Я могу найти выход, мне просто нужно в это верить. — А если бы ты сбежала, куда бы ты пошла, Габриэлла? К человеку, который собирался тебя продать? — Последние слова Алины словно соль, которую втирают в открытую рану.
Я игнорирую ее.
Когда мы пришли в комнату, где был накрыт огромный стол для завтрака, я насчитала двенадцать окон и семь проходов, которые не знаю, куда ведут. Двери нет. Высокий лысый старик поворачивает голову, отвлекаясь от газеты в руках и оглядываясь через плечо.
Он улыбается мне, и я отворачиваюсь, с трудом выдерживая его взгляд.
— Садись сюда, Габриэлла, — указывает Алина, выдвигая стул слева от старика. Я глубоко выдыхаю и стискиваю зубы, но делаю то, что она говорит, потому что, если я сяду достаточно близко, возможно, я смогу обратить внимание на газету в его руках и найти какую-то подсказку о том, где я могу быть.
К несчастью для меня, Коппелине, похоже, думает о том же самом. Он сворачивает газету, прежде чем я успеваю на нее взглянуть, и поднимает ее в воздух. Проходит пять секунд, прежде чем появляется сотрудник и забирает ее.
Несмотря на мгновенное разочарование, я мысленно отмечаю, что в доме есть персонал и, если девушка, взявшая газету, не собирается немедленно ее поджечь, эти газеты куда-то денутся. Если мне удастся сохранить свободу достаточно долго, я смогу узнать, что это за место.
— Успокоилась? — Мужчина обращается ко мне, но отвечает ему Алина.
— Да. Правда, Габриэлла? А еще она очень рада свадьбе. — Я не должна провоцировать, но бредовый тон этой женщины начинает меня раздражать, и, клянусь Ла Сантой, я имею право на раздражение. Когда я говорю, то совершенно бессодержательно, не заботясь о том, что я могу потерять.
— Она сходит с ума по любому поводу или только по тому, что касается меня?
ГЛАВА 65
ВИТТОРИО КАТАНЕО
Мои ноги давно не посещали это место.
Окружающая темнота приятна для моих измученных чувств, и с каждым шагом, спускающимся в тишине, я произношу молитву. Какую-то нецензурную молитву, которая постоянно повторяется в моем сознании. Сделка с самим с собой: найти свою девочку, а затем спокойно уничтожить весь мир, не торопясь, чтобы насладиться агонией, которую можно вызвать только спокойствием, роскошью, которой у меня сейчас нет.
Мой разум не спокоен, каждый человек, причастный к похищению Габриэллы, будет немедленно наказан. Наслаждаться их смертью — не та привилегия, которую я себе позволяю, потому что это может стоить мне много времени. А это еще одна вещь, которой у меня нет. Главная, я бы сказал.