— Мы можем сделать это легким путем или трудным, девочка. Выбирай сама. — Говорит он, и я опускаю взгляд на платье на своем теле, потом поднимаю руки и пробегаюсь взглядом по нему, по рукавам.
— Нет, я сказала нет. — Массимо надвигается на меня с невиданной силой, но я не вздрагиваю и не отступаю. Его рука хватает меня за руку и сжимает ее без всякой деликатности, после чего он тащит меня на небольшое расстояние между тем местом, где я стояла, и столом.
— Подписывай, — рычит он, но я отказываюсь держать ручку. Может, я и не в состоянии сделать для себя много, но я не собираюсь этого делать.
Вес его руки на моем лице откидывает мою шею назад и заставляет мое тело содрогнуться. Все тело сотрясается, а от жжения, распространяющегося по щеке, пульсирует голова. Массимо хватает мою правую руку и зажимает мои пальцы между своими, чтобы удержать ручку, а затем кладет ее на бумагу и проводит по ней размытым движением, которое даже близко не напоминает подпись, но его это устраивает.
— Мне понравилось это делать, — шипит он, очень близко к моему лицу. — Дай мне больше причин, Габриэлла, и мне понравится еще больше. — Мне кажется, что все мои частички рассыпаются, но как я не дала ему своего "да", так и я не даю ему своих слез, потому что у них есть только один владелец.
Даже если этот владелец от них отказался.
Ужас на моем лице даже не идет ни в какое сравнение с тем, что наполняет мою грудь. Никаких слов не хватит, чтобы описать степень моего опустошения.
Вооруженные люди охраняют каждый из входов и выходов церкви с роскошной и древней архитектурой, где изображения святых и золотые арабески купаются в разноцветных отблесках световых люков, вмонтированных в потолок.
Боковые стены полностью заняты прозрачными окнами, а в галереях висят картины с изображением ангелов и святых женщин. Стоя у алтаря, лицом к священнику, я наблюдаю за тем, как на полностью забитых темными деревянными скамьями скамьях в левой части церкви мою судьбу решают незнакомые мне мужчины.
Аукцион.
Массимо Коппелине выставляет на аукцион мою руку, и на нее претендуют не менее тридцати мужчин. Тот, у кого окажется самый интересный ход, покинет эту церковь женатым на мне, и до того самого момента, когда я это поняла, я ни разу не пожалела о собственной трусости.
Мне не нужно было доходить до этого момента. Я сбилась со счета, сколько раз я замирала на краю железнодорожной линии, пока приближался поезд. Те разы, когда я была близка к тому, чтобы не отступить, не имеют значения. Сколько секунд отделяло меня от смерти? Единственное, что имеет значение, это то, что моя несмелость во все эти разы привела меня к этому моменту.
Я смотрю на алтарь, затем поднимаю глаза на священника. Как он может это делать? Как он может быть свидетелем этого? Разрешить это? Разве он не должен быть божественным каналом на этой земле? Что это за Бог? Что это за вера? Образы, окружающие меня в красках и мраморе, внезапно становятся такими же пустыми и бессмысленными, как и я сама.
Руки, тянущиеся ко мне, держащие розу и кинжал, сияют в моем сознании, и я сожалею еще об одном из моментов, когда я не смогла сделать выбор. Боль и насилие. Когда я наконец набралась смелости и прикоснулась к рукам Ла Санты, я не решила, отдаю я или беру, я должна была взять. Если бы я несла ее насилие, я бы точно прошла через это.
Если бы я несла ее насилие, я могла бы сделать больше, чем просто желать смерти каждой душе, занимающей это место. Если бы я носила в себе ее жестокость, я могла бы не только смотреть на священника с ненавистью, о которой я и не подозревала, но и желать, чтобы у меня была сила привести его к смерти одной лишь силой своей мысли.
И я делаю это.
Я смотрю в лицо человеку, позволяющему положить конец моей жизни, хотя мое сердце продолжает биться. Я обвиняю и осуждаю его, не заботясь о том, достаточно ли моего взгляда, чтобы хотя бы смутить его. Я хочу видеть, как его кровь капает на пол, потому что мне кажется справедливым, что раз уж меня разыгрывают, то и его существование должно быть таким же.
— Я желаю тебе смерти, — произношу я вслух, обращаясь к священнику, и когда его голова взрывается, окрашивая мое лицо густыми каплями раскаленной крови, я не жалею об этом, хотя и уверена, что следующей будет моя.
ГЛАВА 67
ВИТТОРИО КАТАНЕО
Звон в ушах — не более чем плод моего воображения, в отличие от гнетущей силы, тянущей меня внутрь церкви, расположенной в Чикаго, в Соединенных Штатах Америки. Выяснив, где спрятался Коппелине, найти остальную информацию не составило труда.