Я наблюдала за каждой деталью, которую могла заметить, пока мы пересекали мощеные улицы, направляясь к месту назначения, но я не знала, что это будет за место. Витторио отказался говорить мне об этом, пока машина не припарковалась. Район представляет собой симпатичную коллекцию светлых домов с низкими белыми заборами, зелеными деревьями и очаровательными садами.
— Она будет здесь жить?
— Если хочешь, то да, — заявляет он, и я поворачиваю лицо, ища взгляда Витторио. — Ракель думает, что ее нашла дальняя тетя, которая теперь будет заботиться о ней, вон та женщина. — Он указывает на женщину с темной кожей и вьющимися волосами, сидящую на скамейке и наблюдающую за Ракель с явным усердием. — Она — родственница семьи, живет здесь, в Чикаго. У Тассии была дочь, ровесница Ракель, она потеряла ее из-за рака два года назад и была рада принять твою сестру. Если хочешь, Ракель может жить здесь, — говорит он, поднимая руку, лежавшую на моем бедре, и проводя большим пальцем по моей щеке.
— А что, если я хочу, чтобы моя сестра жила в Италии? Со мной?
— Тогда так и будет. Все, что тебе нужно, это сказать мне, чего ты хочешь, малышка, и я сделаю так, чтобы это произошло. Но ты должна понять, что, увезя Ракель в Италию, она станет частью Саграды. Здесь, вдали от посторонних глаз, ее будут оберегать и охранять, но она сможет жить жизнью, близкой к той, которую она считает нормальной. В Италии она станет дочерью Ла Санты, причем очень важной. Она станет сестрой жены дона. — Говорит он, и я прекрасно понимаю, о чем молчит Витторио.
Здесь моя сестра будет свободна в своем выборе, а не в Италии. Здесь моя сестра будет в безопасности благодаря своей анонимности, а не в Италии. Здесь Ракель сможет жить так, как я всегда хотела для нее, в Италии она может быть счастлива, но это будут совершенно новые перспективы. Она будет вынуждена принять и получить то же самое, что каждый человек, ищущий Ла Санту, принимает и получает: боль и насилие.
— Ты можешь быть эгоисткой, если хочешь, любовь моя. — Говорит Витторио, как будто он может читать и интерпретировать удары моего сердца.
От его слов моя грудь вздымается, наполняясь воздухом, но я не задерживаюсь на этом ощущении, потому что знаю, что слова Витторио могут быть правдой в отношении всего, но не в отношении Ракель. Я не могу быть эгоисткой по отношению к сестре, и это боль, которая, как мне кажется, никогда не пройдет.
— Что, по ее мнению, со мной произошло?
— Она считает, что тебя похитили.
— Как… — Я начинаю говорить, но рыдания вырываются из горла, не давая мне закончить мысль. Витторио притягивает меня к себе на колени, и я зарываюсь лицом в его шею, проваливаясь сквозь землю, хотя пока слова, которые я собиралась произнести, живут только в моих мыслях. — Если я оставлю ее здесь, смогу ли я поддерживать и следить за ней издалека? — Я меняю вопрос, но, хотя ощущение удушья осталось прежним, в этом вопросе звучит боль, похожая на ту, которую, как мне кажется, я почувствовала бы, если бы мое тело разделили пополам. Витторио отцепляет мою шею от своего плеча и переводит взгляд на меня.
— Ты можешь делать все, что захочешь, — повторяет он, и его глаза говорят мне, что он знает, какой вопрос я не хочу задавать, но он продолжает ждать, когда я его задам.
— Можем ли мы, — снова прерывают меня рыдания, — можем ли мы заставить ее поверить, что я… — болезненный крик обрывает слово пополам, и я заставляю себя закончить вопрос, — умерла?
— Мы можем, малышка. Мы можем рассказать ей историю, которая принесет ей покой и поможет двигаться вперед.
— Я не знаю, хочу ли я этого, Витторио.
— Тебе не нужно ничего решать сейчас. У тебя есть время, любовь моя. У тебя есть все время в мире. — Обещает он, и я верю в это.
ГЛАВА 69
ВИТТОРИО КАТАНЕО
Напряжение, сковывающее кончики пальцев, когда я прохожу по новому зданию, расположенному в подземных этажах штаб-квартиры Семьи, это новый вид яда, который я сам себе нанёс.
Мне всегда нравилось чувство предвкушения, но идти медленно, анализируя стены и каждую деталь нового сооружения, это решение, которое выходит далеко за рамки откладывания желаемого удовольствия. Недавнее посещение башни Тициано вдохновило меня, и, возможно, дело было в почти детском удовольствии брата, посвятившего себя тому, чем он там занимается, но я почувствовал легкую зависть и решил, что тоже хочу иметь нечто подобное.
Впрочем, если у младшего босса пространство — это восхождение к небесам, то у меня — спуск в ад, что казалось вполне уместным. Я дохожу до коридора, который с самого начала был моей целью, и отсутствие запахов заставляет меня пошевелить носом. Это вопрос времени, говорю я себе, сокращая расстояние между последней дверью, единственной закрытой, и мной.