— Я не верю!
Стакан выскальзывает у меня из рук и падает в раковину, но я не знаю, разбивается ли он, потому что, обернувшись, я вижу, что блондинка стреляет в меня кинжалами.
— Я… Я… — начинаю я, но запинаюсь и не успеваю закончить мысль, потому что она прерывает меня.
— Ты сейчас же уберешься отсюда! — Шипит она. — Я уже сказала Гильерме, что не хочу видеть его шлюх в своем доме! — Я ошеломленно моргаю, понимая, что, по ее мнению, здесь происходит, и открываю рот, чтобы объяснить, но из него не вырывается ни звука. Эта женщина сошла с ума! Неужели она думает, что я сплю с хозяином этой квартиры? — Ты что, оглохла, девочка? Убирайся сейчас же! — Требует она и, когда я не двигаюсь и не защищаюсь, начинает идти ко мне, разбудив меня.
— Это совсем не то, о чем вы подумали! — Это заставляет женщину рассмеяться.
— У тебя даже не хватает порядочности, чтобы творчески подойти к своим оправданиям. — Она насмехается, крепко сжимая пальцы на моей руке. Женщина практически тащит меня к двери, не желая слушать мои попытки объяснений, и в следующее мгновение я оказываюсь в коридоре здания, полуголая, без сумки и документов.
Я нелепо ошибалась.
Менее чем трехметровый поход по квартире может пойти совсем не так.
ГЛАВА 3
ВИТТОРИО КАТАНЕО
Ведрами, огнетушителями и шлангами, орудуют мужчины, пришедшие с разных сторон, пытающиеся во что бы то ни стало потушить огонь, а женщины бегут, спасаясь от пламени, отталкивая детей и животных и пытаясь сохранить все, что можно, от пламени, стремящегося поглотить сотни рядов цветочных плантаций вплоть до главного дома фермы Кастеллани.
С расстояния жар огня не сравнится с высоким сицилийским солнцем, которое заставляет меня потеть под моим хорошо сидящим костюмом. Засунув одну руку в карман брюк, а другой вертя между пальцами белую гвоздику, я наблюдаю за царящим вокруг хаосом: слезы, крики, рушащиеся стены и крыши. Бог Сицилии говорят они. Плутон тоже Мой Мбыл богом, в конце концов.
Я смотрю на цветок в своих руках — сувенир, который я попросил своих людей принести мне, прежде чем бросить зажженную зажигалку на плантации, уже пропитанной бензином, — работа, выполненная небольшим самолетом, сегодня ранее.
У большинства людей аффективные воспоминания вызывают запахи кухни, ощущение ветра на лице или росы на коже. Я же, глядя на тот самый цветок, который когда-то был подарен мне как обещание смерти, не могу сдержать ни одного из своих…
…
— Mio marito![итал. Мой муж] — громко кричит бабушка, и я сразу же смотрю на нее, едва войдя в дверь ее дома. Мне нравится приходить сюда, но я не люблю, когда приходят другие.
Я наклоняю голову, хмуро глядя на красное лицо моей бабушки и слезы, которые она продолжает проливать. Она даже не смотрит на меня сейчас, а раньше всегда целовала мое лицо, потом Тициано, а затем и живот моей мамы, но сегодня она только и делает, что прячет лицо в ладонях и продолжает плакать. И не только она.
Мои тети тоже плачут. Плачут жены капо. Плачут многие женщины, и мужчины тоже. Мама отдает моего брата, который спит, потому что он младенец, а спать — это все, что умеют младенцы, на руки Франческе, кухарке моей бабули.
После этого она обнимает маму моего папы и это, кажется, только заставляет мою бабушку плакать еще сильнее. Дом такой, как я не люблю, полон других людей, как во многие воскресенья после мессы, но сегодня не воскресенье, и мы не ходили на мессу, только священник тоже здесь.
Почему священник здесь?
Никто не обращает на меня внимания, они даже не спрашивают о моем отце, и это еще одна странность, они всегда спрашивают о моем отце, когда его нет с нами. Но какой в этом смысл, если они спрашивают? Я также не знаю, почему он остался дома, а не приехал навестить моих бабушку и дедушку.
Может, он знал, что дедушки здесь не будет. Они сказали, что он умер, и я понял, что именно поэтому все плакали. Я должен спросить у своего папы, где находится эта миссия — умереть. Неужели женщины настолько далеки от нее, что им нужно плакать?
Людей прибывает все больше. Капо и солдаты принимаются семейными консильери. Почему здесь нет моего папы?
Я слышу еще один громкий крик, но к этому я уже привык. Тициано проснулся, а это еще одна вещь, которую умеют делать младенцы, помимо сна: плакать. Научились ли женщины у младенцев? Или это младенцы научились у женщин? И почему мужчины не плачут? Они серьезны.