— Я уже заказала столик на девять часов, — сказала она Сэму, а тот, выслушав эту информацию, молча кивнул, — судья не должен делиться с окружающими своими соображениями.
За ту «минутку», что Тони провела в спальне хозяина, она успела принять ванну, вымыть голову шампунем, тщательно сделать макияж и облачиться в белоснежный наряд, который назвала своим «подвенечным платьем». Она присоединилась к нам только в пятом часу. Пробормотав что-то невразумительное о каких-то таинственных поручениях, с которыми ей срочно надо разобраться, Тони заверила нас, что вернется домой к семи. Может, нам будет интересно побродить по городу или заглянуть в магазины («Я в полном восторге от здешних магазинов!» — воскликнула Тони, широко распахнув свои большие голубые глаза), а потом пообедаем в «Ла Конха», лучшем ресторане в городе, по ее словам, и Сэм подтвердил эту информацию. На ходу чмокнув Сэма в щеку, Тони бросила нам: «Так увидимся позднее», — и мгновенно птицей взлетела по каменным ступенькам. На секунду над нашей головой мелькнули ее длинные ноги, босоножки, болтавшиеся в руке, — и она исчезла. Еще через несколько секунд услышат шум отъезжающей машины.
— Я без памяти влюблен в нее, — сказал Сэм, а я тут же вспомнил Джорджа Харпера, который произнес те же слова на допросе в полиции, и меня пронзило острое чувство вины перед ним.
На потолке нашей ванной жили два паука, каждый размером с монетку в пятьдесят песо. Я хотел уничтожить их, но Дейл воспротивилась, указав, что пауки поселились здесь раньше нас и имели законное право на свою площадь. Она дала им имена: Айк и Майк. Входя в ванную, я каждый раз смотрел, где они находятся и что делают. Пауки неподвижно сидели на одном месте, казалось, они прилипли к нему. Паутины не плели. Просто сидели неподвижно. Непонятно, чем же они питались.
В первое же утро нашего пребывания на «Каза Эспинья» я понял, почему Сэм решил уволить своих слуг. Проснувшись в то утро, мы поспешно привели себя в порядок, и к половине восьмого все были готовы, но Карлос с Марией появились на кухне только к девяти часам и начали готовить завтрак. По словам Марии, они не поняли (хотя Тони накануне отдала распоряжение на чистом испанском языке), в котором часу господа собирались завтракать. Зато сам завтрак оправдал наши долгие ожидания: свежий апельсиновый сок, папайя, особым способом приготовленная яичница с ветчиной (хрустящая корочка и чуть-чуть соли), крепкий черный кофе в глиняных кружках, которые Сэм привез из последней поездки в Гвадалахару. Сэм поинтересовался, передают ли еще по телевизору ту дурацкую рекламу бескофеинного кофе «Брим», в которой актеры, пропев хором: «Пейте только кофе „Брим“ — и здоровье ваше с ним», заливались истерическим хохотом, как будто это была самая удачная шутка века. Я не смог ответить на этот вопрос, потому что не люблю смотреть телевизор.
На вилле телевизора не было. И телефона — тоже. Сэм объяснил мне заранее, что, в случае необходимости, можно доехать до отеля «Гарса Бланка» — милях в двух отсюда, по дороге к городу, — там есть телефон, и если звонят обитателям виллы, управляющий любезно отправляет за ними посыльного. Перед отъездом я на всякий случай оставил Синтии номер телефона этого отеля, но не ожидал звонков, если только не случится что-то из ряда вон выходящее. Сэм сказал, что мог бы установить телефон на вилле, но предпочитал обходиться без него.
— Из всех достоинств здешней жизни больше всего ценю покой, — сказал Сэм. — Шум поднимает только стая зеленых попугаев, которая каждое утро пролетает мимо моей террасы ровно в девять часов. Как только вспомню, Мэттью, что в Калузе телефон трезвонит без умолку каждые десять минут, мне становится нехорошо. Просто счастлив, что уехал, и обратно ни за что не вернусь.
Я был тоже счастлив пожить вдали от всей той суеты. Но, в отличие от Сэма, мне предстояло вернуться к пятому декабря.
В воскресенье Сэм разбудил нас в семь утра, объявив, что сразу же после завтрака отправляемся на лодке в Ялапу, — до этой части побережья можно добраться только по воде часа за два. Мы погрузились на паром (вместо обещанной лодки) и к девяти утра прибыли в Ялапу. Ленч у нас состоялся в ресторанчике на берегу под названием «У Рохелио», где бродячий разносчик пытался всучить Дейл заколку для волос, сделанную из раковины (она купила точно такую же в Пуэрто-Валларта на сорок песо дешевле). Затем мы расположились на пляже, и тут я познакомился с человеком, который неожиданно снова напомнил о том, что ожидало меня по возвращении в Калузу.
Они с женой приехали позагорать и устроились рядом с нами. Мне не доводилось встречать такой тоненькой женщины, как его жена, с такой непропорционально пышной грудью. Ее груди просто вываливались из лифчика коричневого бикини, которое почти сливалось с загоревшей до черноты кожей, волосы у нее были черные. Женщина улыбнулась мне, устраиваясь поудобнее на расстеленном одеяле, муж улыбнулся тоже, и вскоре мы разговорились. Он рассказал мне, что они живут в Мексике уже восемь лет, а до этого он работал в рекламном агентстве в Нью-Йорке. Его там обвинили в убийстве жены, которую он якобы задушил как-то ночью в приступе ярости. После судебного разбирательства, продолжавшегося почти два месяца, оправдали. Вскоре после окончания процесса он ушел с работы, распродал имущество и переехал вместе со своей бывшей секретаршей сюда, в Ялапу. Эта женщина с неестественно пышным бюстом, которая сейчас, улыбаясь, лежала рядом с ним на одеяле, его жена. Здесь они наконец обрели неведомое им дотоле счастье. Он рассказывал мне о своей жизни, заметно волнуясь, губы и веки подергивались в нервном тике, и я ощущал в его словах столь глубокое и трогательное одиночество, что сам чуть не расплакался. Паром готовился к отплытию, и мы на прощание крепко пожали друг другу руки. Я брел по воде вслед за Дейл и своей дочерью к поджидавшей нас моторной лодке и думал о Джордже Харпере, который, сломав решетку, сбежал из тюрьмы, угнал машину шерифа, — и понимал, каким одиноким должен он себя чувствовать. Паром отчалил в половине пятого, и к семи мы вернулись в Пуэрто-Валларта. Пообедали в городе в ресторане, и за обедом Джоан сообщила нам великую новость: завтра предстоит необычный день: завтра она впервые обновит на публике свое бикини, а поэтому требует отнестись к этому событию со всей серьезностью и не подшучивать над ней. Когда вернулись на виллу, вся «женская половина», как называл их Сэм, тут же отправилась спать, оставив нас с хозяином в гостиной сыграть партию в шахматы и выпить по рюмочке коньяка. Сэм играл белыми, я — черными. Не прошло и десяти минут, как Сэм сделал мне мат.
— Что с тобой? — спросил он.
Я рассказал ему о деле Харпера. Рассказал о своей беседе с Ллойдом Дэвисом и его женой, с Салли Оуэн и ее бывшим супругом, рассказал о своем разговоре с матерью Харпера и с ее соседкой, поведал о своем неудачном визите к Китти Рейнольдс, поделился своими подозрениями, что почти все лгали мне.
— Никто не лжет просто так, если не хочет скрыть что-то, — сказал Сэм.
— Но они все лгали. Неужели у каждого есть что скрывать?
— Да, если налицо преступный сговор.
— Погоди, Сэм, какой «преступный сговор»?
— Может, наркотики? — предположил Сэм.
— Нет, нет.
— Флорида по количеству туристов занимает второе место в Штатах. Ты говоришь, некоторые из них живут в Майами?
— Да.
— Торговля наркотиками там приносит доход в семь миллионов долларов, — сказал Сэм, — семьдесят процентов кокаина, восемьдесят — марихуаны и девяносто процентов всякой дряни поступают в Штаты из Южной Америки через порт в Майами.
— Не думаю, что Харпер и его жена замешаны в торговле наркотиками.
— А их друзья?
— У меня нет оснований подозревать их, Сэм.
— Тогда почему они лгут?
— Не знаю.
— Ладно, оставим это. Что еще?
Я рассказал ему, что поручил Карлу Дженнингзу допросить служащего заправочной станции, который продал Харперу канистру для бензина и залил в нее пять галлонов; рассказал, что просил Карла выяснить, почему на канистре не оказалось отпечатков пальцев Лумиса, а потом добавил, что меня волнует отсутствие вестей от Карла.