— Это было бы неплохо.
— Позвоню тебе позднее, — пообещал Блум и повесил трубку. Затем я позвонил Сьюзен, которая, как всегда, была само очарование.
— Ты что, хочешь сказать, что она поехала в Мехико с Дейл? — заорала моя бывшая супруга.
— Да, — подтвердил я, — и это была моя идея. Мне пришлось вернуться, но мне не хотелось портить Джоан каникулы только из-за того, что так неудачно сложились обстоятельства.
— А со мной ты не счел нужным даже посоветоваться? — спросила Сьюзен.
— Мне это просто не пришло в голову, — парировал я.
— Тебе не мешало бы ознакомиться с нашим бракоразводным соглашением, хотя бы раз внимательно прочитать его, забулдыга, — заорала Сьюзен.
Никогда еще она не называла меня так.
— Наизусть выучил все пункты нашего соглашения, — спокойно ответил я. — Там ни слова нет о том, что нужно консультироваться с тобой, пока Джоан «находится на попечении своего отца», черт бы тебя побрал! — Цитата из нашего бракоразводного соглашения прозвучала далеко на так спокойно, как начало фразы.
— Я позвоню своему адвокату, — пригрозила Сьюзен.
— Зачем? Хочешь, чтобы он потребовал экстрадикции[30] Джоан из Мексики? Ради Бога, Сьюзен, в субботу Джоан будет дома, осталось всего четыре дня. Клянусь тебе, Дейл…
— Слышать ничего не хочу о Дейл, — прервала она меня.
— Могу тебя заверить, что Дейл вполне достойна доверия, — спокойно продолжал я, взяв себя в руки, — и позаботится о Джоан, пока они будут в Мексике.
— Где будут питаться всякой дрянью, — продолжала вопить Сьюзен.
— Дейл этого не допустит, — возразил я.
— Если с моей дочерью что-нибудь случится…
— С нашей дочерью, — поправил я.
— Что и говорить, ты — прекрасный отец: бросил ее с незнакомой… — продолжала Сьюзен, не слушая меня.
— Дейл — не «незнакомая».
— В этом не сомневаюсь, — язвительно сказала Сьюзен.
— Сьюзен, — я тоже повысил голос, — я позвонил тебе, чтобы сообщить: я — дома, а Джоан — еще в Мексике. Она вернется в эту субботу, больше нам с тобой говорить не о чем.
— Элиот найдет о чем поговорить с тобой.
— Буду рад звонку этого слащавого подонка, — ответил я, кипя от ярости, и бросил трубку.
В Калузе найдется немало охотников доказать с цифрами в руках, что черным в нашем городе живется гораздо лучше, чем их собратьям в таких больших городах, как Нью-Йорк или Детройт. Вам с гордостью укажут на тот факт, что в Новом городе, где живут черные, многие дома стоят от сорока до пятидесяти тысяч долларов, — а это по карману далеко не всем белым, такое могут себе позволить только нижние слои среднего класса. Эти люди упорно не хотят замечать, что на выступлениях проповедников или известных общественных деятелей в зале на две тысячи мест присутствует не более восьми чернокожих. Такие вроде бы незначительные факты говорят о многом. Я на такие вещи обращаю внимание. Как и мой партнер Фрэнк.
Накануне ночью, в Пуэрто-Валларта, я почти не спал: звонок Блума, предстоящее объяснение с агентом из бюро путешествий, а также группа «марьячи», которая услаждала наш слух до двух часов ночи, — все это так подействовало на меня, что утром, когда Сэм подвез меня в аэропорт, в голове гудело, и я еле передвигал ноги, как сонная муха. И все последующее: два часа, проведенные в аэропорту Хьюстона, плохие известия, полученные от Блума, неприятный разговор со Сьюзен — не помогло вернуть бодрое настроение. Направляясь к дому Салли Оуэн, которая жила через три дома от Харпера, я пребывал в странном расположении духа: какое-то бредовое состояние, как у пьянчужки, который скандалит с добродушным барменом и в то же время сам подсмеивается над своей агрессивностью.
Дом Салли был обшит дранкой и выкрашен в белый цвет, участок обнесен изгородью. Полицейский у дверей тоже был белым. Высокий, плотный человек в синей форме и с пистолетом «маг-нум-357» в кобуре у пояса. Толстая красная физиономия усеяна веснушками, под мышками — пятна пота, рыжеватые бачки и хохолок, выбившийся из-под форменной фуражки. Он внимательно наблюдал, как я приближаюсь к нему по дорожке, ведущей к дому.
Табличка с надписью «Место преступления» украшала входную дверь, а громадный висячий замок надежно охранял ее от непрошенных посетителей.
— Не приближайся, приятель, — крикнул полицейский, помахивая дубинкой.
— Я — Мэттью Хоуп, — объяснил я. — Детектив Блум пообещал…
— Да, да, все в порядке, — сразу сменил тон страж порядка, — вы хотите осмотреть место происшествия, верно?
— Верно.
— Вы из отдела окружного прокурора?
— Нет.
— Тогда откуда же?
Мне не хотелось предъявлять удостоверение личности, поэтому я уклонился от ответа на этот вопрос.
— Блум ведь звонил вам?
— Передал по рации через патрульную машину, которая здесь курсирует.
— Значит, все в порядке, мне можно зайти, — сказал я.
— Конечно, — согласился полицейский и, вытащив из кармана ключ, отпер замок. — Только лучше ничего не трогать.
Я не стал объяснять ему, что, по словам Блума, полицейские закончили свою работу. Присутствие этого человека почему-то раздражало меня, возможно, виной тому был разговор с Блумом о некоторых тупоголовых блюстителях порядка, которые запросто могут пристрелить чернокожего.
Ощущение того, что здесь произошла трагедия, витало в воздухе. Я почувствовал это, едва переступив порог дома. В скудном свете, просачивавшемся сквозь небольшое окно в прихожей, я разглядел старинные напольные часы, они не были заведены. На полу валялось несколько конвертов, заброшенных в щель почтового ящика. Почтальон выполняет свою работу в любую погоду: идет ли снег, идет ли дождь, даже если выпадет град, — или совершается убийство. Через открытую дверь кухни на покрытом линолеумом полу видны были очерченные мелом контуры тела. Более мелкими линиями, проведенными красным мелом, обозначено местонахождение молотка, футах в трех от первого контура. Белым мелом обведено то место, где лежала Салли Оуэн, и зафиксировано положение ее тела.
Я вошел на кухню, стараясь не наступать на эти линии.
Мне хотелось представить, как входит в дом Джордж Харпер, Салли в этот момент у кухонной раковины, удивлена его появлением. Он поднимает над головой молоток и наносит ей несколько ударов по черепу, а затем, бросив молоток, исчезает в темноте. Почему? Непонятно. Зачем ему убивать ее? Зачем оставлять на месте преступления орудие убийства, да еще со своими инициалами и отпечатками пальцев? «Люди, совершившие убийство, часто теряют рассудок, — сказал мне Блум, — даже профессиональные убийцы». Харпер не был профессионалом, хотя, если верить полиции, вполне мог стать им: два убийства за считанные дни, — постоянная практика совершенствует мастерство. И похоже, Харпер каждый раз терял рассудок: в первом случае оставил на месте преступления канистру для бензина со своими отпечатками пальцев, а во втором случае оставил очень важную улику: свой молоток. Почему? Я не находил правдоподобного объяснения. Потерял он рассудок или просто был глуп? Или это какая-то странная беспечность? Губительная опрометчивость? Все эти качества в совокупности? Или ни одно из них?
Я вернулся в прихожую.
Около дюжины конвертов по-прежнему валялись на полу, в косых лучах заходящего солнца видны были плавающие в воздухе пылинки. Дверь слева вела из прихожей в маленькую гостиную. Диван и два кресла. Зеленый ковер на полу. Занавески в гостиной раздвинуты, поэтому в ней гораздо светлее, в солнечных лучах также бесшумно плавают пылинки. Над диваном висит картина, написанная маслом: два шотландских терьера, как на рекламе виски «Блэк энд Уайт», на поднятых кверху мордах настороженное выражение. Я подошел поближе, чтобы разглядеть подпись автора. Отсутствует. Очень слабый образчик натуралистического направления в живописи. В марте — апреле, когда самый большой наплыв туристов, такие «картины» продают на уличных выставках по пять долларов за штуку. Так Салли, у которой не было ни капли таланта и художественного вкуса, рисовала просто из любви к искусству? И очень любила животных, особенно собак? Или, наоборот: ненавидела животных, а поэтому предпочла повесить на стену эту паршивую картину, чтобы не возиться с живыми существами, которые вечно вертятся под ногами и гадят по всему дому? Или Салли так любила приложиться к бутылочке, что скопировала с этикетки виски двух дворняжек, белую и черную, чтобы они напоминали ей о той блаженной минуте, которая при любых атмосферных условиях наступает в Калузе в половине пятого вечера вместе с окончанием рабочего дня?