— Не знал чего? — спросил я.
— Не понимаю, о чем вы, приятель.
— Вы хотели сказать…
— Я хотел сказать: «До свидания, мистер Хоуп».
— Одну секундочку, ладно?
Оуэн открыл дверцу машины, но, заметив, что на переднее сиденье попадают капли дождя, снова прикрыл ее.
— Что еще? — спросил он со вздохом.
— В первый раз, когда мы с вами беседовали, вы никак не могли вспомнить Ллойда Дэвиса.
— Ну и что?
— Китти Рейнольдс говорит, что познакомилась с ним в вашем доме.
— Она так сказала?
— На одном из собраний.
— В самом деле? На каком собрании?
— Китти рассказала мне, как женщина с Фэтбэка организовала комитет…
— Ах да, этот вонючий комитет.
— Чтобы как-то выразить свое отношение к делу Джерри Толливера.
— Да-да.
— И Китти сказала, что познакомилась с вами — и с Ллойдом Дэвисом — на одном из тех собраний. В вашем доме.
— Тогда, наверное, так оно и есть.
— А вы, однако, так и не смогли вспомнить Дэвиса.
— На этих собраниях люди все время менялись: одни приходили, другие уходили, — объяснил Оуэн, пожав плечами.
— Был вчера в вашем доме, — продолжал я.
— Вот как?
— Когда вы еще были женаты на Салли и жили там, газетная вырезка уже висела на стене в спальне?
— Какая вырезка?
— Об убийстве Толливера.
— Да. Да, наверное.
— А что вы скажете о картинах?
— О картинах Салли? Да она развешивала их по всему дому.
— Попадалась вам на глаза картина, где изображена белая женщина в объятиях черного мужчины?
— Да разве все упомнишь? Салли рисовала без передыху.
— Не знаете, каким образом именно эта картина очутилась в гараже Джорджа Харпера?
— Понятия не имею.
— Не помните, может, Салли подарила Джорджу эту картину? Или продала ему?
— Салли не ладила с Джорджем, уже говорил вам об этом.
— А не могла она подарить эту картину Мишель?
— Да Салли раздавала их всем подряд.
— Вот как? Кому же именно?
— Любому, лишь бы взяли. Вы же видели картины, знаете, какая это пакость.
— Кому же конкретно она их раздавала?
— Сказал вам: любому. Мне пора, мистер Хоуп. Потерял уже полдня. Надо открывать магазин.
— Последний вопрос, — попросил я.
— Ладно, но…
— О чем же все-таки не знал Харпер? Что же такое он обнаружил?
— Это уже два вопроса. И у меня нет на них ответов.
Он сложил зонтик, забросил его на заднее сиденье и сел за руль. Я наблюдал, как он вставил ключ в зажигание, завел машину и тронулся, — я отступил назад. Прямо позади меня стоял Блум и наблюдал из-под зонтика, как машина, преодолев поворот на вершине холма, скрылась из виду.
— Кто это? — спросил Блум.
— Эндрю Оуэн, — ответил я.
— Чист как стеклышко, — сообщил Блум, — алиби длиной в целую милю.
Под проливным дождем он все же разглядел мое лицо.
— Что это у тебя с физиономией, Мэттью?
— Наскочил на дверь прошлой ночью.
— Вот как?
— Да, когда встал пописать.
— Нужно быть осторожнее, — посоветовал Блум.
Последний самолет на Майами вылетел из Калузы в 2.50 дня и прибыл туда в 4.20. На Восточном побережье было ветрено, но сияло солнце, и шофер такси, который вез меня к дому миссис Харпер, все оглядывался на мой зонтик, будто увидел меч в руке средневекового рыцаря. Миссис Харпер обрабатывала грядку гардений у своего дома, когда я вышел из такси. Она наблюдала, как я расплачиваюсь с шофером и направляюсь по дорожке к ней. В левой руке держала пучок сорняков, а в правой — лопатку.
— Здравствуйте, миссис Харпер, — поздоровался я.
— Мистер Хоуп, — приветствовала она меня коротким кивком.
— Я пытался дозвониться до вас, — начал я, — но…
— Отключила телефон. Репортеры житья не дают.
— Надеюсь, у вас найдется для меня минутка.
— Просто все, как один, хотят, чтобы я уделила им минутку. Привыкла к тому, что весь день напролет никого не вижу, а теперь и дверь не закрывается: все ходят.
— Это касается вашего сына, — объяснил я.
— Все так говорят.
— Вы ведь знаете, что он сбежал из тюрьмы в прошлый четверг?
— Так.
— И знаете, что убили еще одну женщину, ее звали Салли Оуэн.
— Да, и это знаю.
— Когда в прошлый четверг ваш сын приезжал повидаться с вами…
— Уж им так хотелось, чтобы он приехал, — сказала миссис Харпер.
Я уставился на нее.
— Джордж додумался бы, что сюда заявятся в первую очередь. Так и вышло, сразу явились. Полицейские из Майами дежурили тут всю ночь напролет, все расспрашивали меня, не знаю ли, где мой мальчик. Сказала им, что мой сын в тюрьме. Так расположились у моих дверей, все ждали, что он явится и тогда отведут его в полицейский участок. Скажу честно, мистер Хоуп, мне хотелось бы, чтобы он сам пришел. Удрал из тюрьмы, будто виноват в чем. Ведь только себе хуже сделал, разве не так?
— Джордж сказал, что приезжал сюда повидаться с вами.
— Нет, не было его.
— Он сказал, что у него к вам какое-то личное дело.
— И придумать не могу, какие такие у него со мной личные дела. И почему сказал, что был у меня, когда его здесь не было.
Я прилетел в Майами, надеясь, что миссис Харпер сможет рассказать, о чем они с сыном разговаривали на прошлой неделе; надеясь, что, может быть, Джордж открыл ей то, что отказывался рассказать мне; надеясь, что хоть ей доверил свою тайну, поведал, что же такое обнаружил. Мои замечательные японские часы показывали 5.12. У меня ушло ровно два с половиной часа от дверей до дверей, чтобы добраться до миссис Харпер, и мне предстояло затратить еще два с половиной часа — это еще если повезет — на обратную дорогу. Не было никакой надежды успеть к половине шестого в аэропорт, чтобы попасть на рейс «Сануинга», тогда я прибыл бы в Калузу к семи часам. Самолет Восточной авиакомпании вылетал в 6.10, пересадка в Тампе, в Калузу попаду в 8.15. Я стоял в нерешительности, не зная, что выбрать: попытаться ли улететь этим рейсом или лучше пообедать здесь, в аэропорту, а потом вылететь последним рейсом «Сануинга» в 7.30. И тут миссис Харпер — подумать только! — сказала:
— Может, Джордж приезжал повидаться с Ллойдом? Может, решил спрятаться у Ллойда?
Такси, которое я заказал из телефонной будки на углу, доставило меня к парадной двери дома Дэвиса за пять минут. Было около половины шестого, когда я направился по дорожке, по обеим сторонам которой в беспорядке валялся всякий хлам, к дому Дэвиса. Солнце почти зашло, тени удлинились. Из дома доносились звуки музыки: незамысловатая мелодия песенки Билли Холидея. Я постучал в забранную сеткой дверь. Никакого ответа. Постучал еще раз.
— Да?
Женский голос.
— Миссис Дэвис, — позвал я.
— Да?
— Это Мэттью Хоуп. Можно войти?
— Конечно. Проходите, — крикнула она.
Я открыл дверь и вошел в дом.
Миссис Дэвис сидела в гостиной, последние лучи заходящего солнца, с трудом пробивавшиеся в окно, едва освещали комнату и женщину, развалившуюся в обшарпанном мягком кресле, — должно быть, чудом уцелевшей реликвии из гаража ее мужа. Женщина одета в японское кимоно, расшитое цветами и перехваченное в талии ярко-красным плетеным поясом. Она не повернула головы, когда я вошел в комнату, дверь с сеткой с шумом захлопнулась за моей спиной. Женщина не отрываясь смотрела на проигрыватель, где крутилась пластинка Билли Холидея, как бы пытаясь глазами уловить каждый звук.
На краю стола, рядом с креслом, лежали разорванный пергаминовый пакетик и ложка с почерневшим углублением. На полу валялся шприц для подкожных инъекций. Пластинка закончилась. В комнате раздавалось только шуршание крутившегося вхолостую диска. Казалось, мое присутствие встревожило женщину. Обернувшись, она посмотрела на меня.