Кожа ее по цвету напоминала нерафинированный сахар: такой оттенок возник в результате смешения рас во многих предшествовавших поколениях. Карие, с влажным блеском, как черная патока, глаза глубоко запали. Высокие скулы, патрицианский нос и большой, благородно очерченный рот свидетельствовали о том, что когда-то она была красива, но бесформенное тело, покоившееся в мягком кресле, казалось болезненно-хрупким, а внимательно изучавшие меня глаза были мертвы.
— Привет, — произнесла она.
Стало почти темно, в комнате сгустились сумерки. Женщина даже пальцем не пошевелила, чтобы зажечь настольную лампу. Единственный звук, раздававшийся в комнате, был скрип иголки по заигранной пластинке.
— Ищу вашего мужа, — сказал я.
— Его здесь нет, — ответила она.
— Не знаете, где его найти?
— Нет.
— Миссис Дэвис…
— Пожалуйста, снимите пластинку, — попросила она, с трудом подняв руку и вяло указав пальцем на проигрыватель. Я прошел через комнату и выключил проигрыватель.
— Как вас зовут? — спросила она.
— Мэттью Хоуп.
— Ах да, Хоуп.
— Заходил к вам на прошлой неделе…
— Да, да, Хоуп, — повторила она.
— С вами все в порядке?
— Прекрасно себя чувствую, — ответила она.
— Не знаете, когда вернется муж?
— Не могу сказать. Понимаете, он то приходит, то уходит.
— Когда ушел?
— Не знаю. То приходит, то уходит, — повторила она.
— Знаете, куда ушел?
— В армию скорее всего.
— В армию? Что вы хотите сказать?
— Понимаете, он ведь резервист. То и дело уезжает куда-то с резервистами, кому только это интересно? — сказала она, раздраженно махнув рукой, как бы давая понять, что ей и одной хорошо, но рука тут же безвольно упала на стол. — Сделайте мне одолжение, а?
— Конечно.
— Это уж очень сильная дрянь, приятель.
— Что вам нужно?
— Какая-то сильная дрянь. Немало стоит, но зато, приятель, полный кайф. Окажите услугу.
— Конечно.
Она кивнула, а потом, так и не успев сказать, какой же именно услуги ждет от меня, закрыла глаза, опустив голову на грудь, и унеслась в более высокие и разреженные слои атмосферы, чем те, где летали самолеты компании «Сануинг». Я посмотрел на нее. Дыхание неглубокое, но ровное. В комнате стало совсем темно, я с трудом различал во мраке ее силуэт. Включил настольную лампу, и в этот момент зазвонил телефон.
Я вздрогнул, резко обернувшись, будто у меня под ухом раздался выстрел. Звонок доносился из другой комнаты, видневшейся в распахнутую дверь, — очевидно, из кухни: в свете, падавшем из гостиной, смутно вырисовывались лишь раковина и холодильник. Телефон не умолкал.
— Все в порядке, — пробормотала женщина у меня за спиной. Телефон надрывался в тишине дома.
— Все в порядке, все в полном порядке, — повторила женщина и, сбросив оцепенение, безуспешно попыталась подняться, но тут же снова расслабленно опустилась в кресло. — Ух, — прошептала она, — вот это кайф.
Телефон снова зазвонил, потом наконец умолк.
— Вот и хорошо, — удовлетворенно сказала она, посмотрев на меня с таким видом, будто только сейчас обнаружила мое присутствие. Она безвольно развалилась в кресле, свесив руки и вытянув ноги; полы кимоно распахнулись, обнажив бедра со следами уколов.
— Эй, окажите мне услугу, ладно? — попросила она. — Дайте стакан воды. Помираю просто от жажды.
Я вышел в кухню, нашел в сушилке чистый стакан, налил воды и вернулся. Она залпом осушила стакан, потянулась, чтобы поставить его на стол, но, так и не дотянувшись до стола, выпустила из рук. Я не успел подхватить стакан, он упал и разбился.
— У-ух, — сказала она, улыбнувшись.
— Вам лучше? — поинтересовался я.
— Все в порядке, приятель, — ответила она. — У-ух.
— Давайте немного побеседуем.
— Спать хочу, приятель.
— Еще рано, — возразил я. — Миссис Дэвис, постарайтесь точно вспомнить, что сказали Джорджу Харперу в то воскресенье, когда он приезжал к вам?
— Давненько это было, приятель.
— Не так уж давно. Попытайтесь вспомнить. Джордж спросил, где ваш муж…
— Угу.
— И вы сказали, что мужа нет, он на сборах.
— Там Ллойд и был.
— Что еще сказали Джорджу?
— Это все.
— Вы сказали, где ваш муж?
— С резервистами.
— Нет, куда уехал?
— Не знала куда.
— А куда он ездит обычно?
— В разные места, куда начальство велит.
— Какое у него подразделение? Военной полиции?
— Нет, нет.
— Тогда какое же?
— Артиллерийское.
— Какое именно?
— Откуда я знаю?
— Вы сказали Джорджу Харперу…
— Не знаю, что сказала ему, — прервала она меня. — Приятель, вы должны извинить меня, мне надо вздремнуть.
— Миссис Дэвис, постарайтесь вспомнить, сказали вы ему…
— Не могу, — оборвала она меня и, вцепившись обеими руками в подлокотники кресла, попыталась подняться. Тут на глаза ей попался шприц, валявшийся на полу, опустившись на колени, она подобрала его и заботливо положила на стол рядом с ложкой, а затем вышла из комнаты. Телефон зазвонил снова, когда она проходила мимо кухни, но, лениво заглянув в открытую дверь кухни, женщина направилась по коридору мимо, очевидно, туда, где находилась спальня. Телефон настойчиво звонил. Я пошел за ней по коридору и остановился в дверях спальни. Она, не зажигая света, сидела на краю кровати, стаскивая с ног домашние туфли. Сбросив одну на пол, принялась за другую. Телефон продолжал звонить.
— Не хотите поднять трубку? — спросил я.
— Да этому конца нет, — ответила она. — Отправляйтесь-ка домой, мистер, мне надо поспать.
— Одну только минутку, — попросил я. — Пожалуйста, попытайтесь вспомнить…
— Ничего не получится.
Телефон все еще звонил.
— Миссис Дэвис, говорили вы Джорджу Харперу, что ваш муж приписан к артиллерийскому подразделению?
— Может быть.
— Постарайтесь вспомнить поточнее.
— Отправляйтесь домой, — пробормотала она.
Я не хотел, чтобы она снова впала в забытье. Дотянувшись до выключателя около двери, я зажег свет. Первое, что бросилось в глаза в режущем свете лампы, — громадная картина над кроватью.
Картина кисти Салли Оуэн.
Телефон вдруг умолк.
В доме опять воцарилась тишина.
Леона Дэвис лежала, растянувшись на кровати, и, щурясь от яркого света, прикрывала глаза рукой.
— Погасите свет, слышите? — попросила она.
Я уставился на картину. Картина написана маслом, выдержана целиком в черно-белой гамме, в такой же манере выполнены и другие работы Салли: та, что висела в ее спальне, и та, которую нашли в гараже Харпера. Но на этот раз, изменив своей манере, Салли, казалось, выразила самое сокровенное.
По Фрейду (как позднее объяснила моя дочь), на первой стадии тайные желания объекта психоанализа выражаются в символах. Однако, если их не удается воплотить в жизнь, желания эти приобретают все более яркую форму выражения, пока наконец вожделенный объект не будет воплощен почти с документальной точностью. Сюжеты картин Салли Оуэн, казалось, претерпевали определенные изменения: сначала неодушевленные предметы вроде шахматных фигур или солонки с перечницей, затем появились предметы одушевленные, дикие птицы и животные: пингвины, зебры, ворон и голубка, их сменили домашние животные: шотландские терьеры и далматские доги, и, наконец, героями ее картин сделались люди, как на том полотне, что нашли у Харпера.
Но если истинно то положение, что любое произведение художника является выражением неосознанных импульсов, тогда подсознание Салли Оуэн, пробудившись ото сна, стало диктовать ей сюжеты картин, от символических фигур Салли непреодолимо стремилась к документальной точности изображения. Картина, висевшая над кроватью Леоны Дэвис, не оставляла места для эротических фантазий.
На картине был нарисован громадных размеров черный penis.