Анна мне много помогала. Когда-то своим авторитетом она способствовала утверждению в сборной Бестемьяновой и Букина. Однажды я ворвалась в ее крошечный кабинет во Дворце, заявив с порога: «Не надо делать глупостей, Лини-чук с Карпоносовым прекрасные фигуристы, но после Олимпийских игр (речь шла о Лейк- Плэсиде, это 1980 год, где они стали чемпионами) они занимают в команде чужое место. Мы тормозим Бестемьянову, которая уже сильнее, чем Линичук, катается лучше, и вообще Наташа и Андрей больше нравятся публике. Потеряем год, пропустим вперед Торвилл и Дина», что, в общем, и произошло. Она коротко и веско сказала: «Замолчи. Твое время еще не пришло». Это было жестоко, но я предпочитаю такую правду, чем надеяться и не получить.
Кто только не обращался к Анне по самым разным вопросам. Господи, скольким она помогала с квартирами, с машинами, с лечением. Синилкина всегда, как капитан на мостике корабля. Каждый день с восьми утра и допоздна ее можно было застать в кабинете. Казалось, что она вообще не уходит домой. Я не знаю, она когда-нибудь отдыхала? Жила Анна Ильинична скромно, один раз в году ездила на воды. Обычно осенью.
Она даже с театром мне помогла. Как? Очень просто — давала бесплатный лед. Она понимала, что я не развлекаюсь, не тешу свое творческое самолюбие, а даю работу фигуристам. Судьба же каждого из них — ведь все они выступали в разное время за сборную страны — ее волновала. Позже она выделила во Дворце спорта комнату под театральную мастерскую. Во Дворце мы хранили все свои костюмы, потому что она дала нам комнату и под костюмы. Все мои московские премьеры она проводила у себя у Лужниках. Одно это сразу же поднимало наши спектакли на высокий уровень, потому что те Лужники, тот Дворец спорта для любого действия на льду — центральное место в стране, главная арена, как МХАТ в прежней советской театральной жизни. Народ любил ходить в лужниковский Дворец, у меня всегда там продавалось много билетов.
Дворец спорта — это и была Анна. А Анна — это и есть Дворец спорта. Недавно, когда отмечали восемьдесят лет со дня рождения моего папы, не дожившего три года до этой даты, во Дворце проводился турнир его памяти. Я пришла на открытие и увидела всех сотрудников: от билетеров до заливщиков льда, которые работали с Анной. Они все подходили обняться со мной. Они для меня и после Анны остались родными людьми, хочется верить, что и я для них тоже. Я разделяла с ними любовь к этой непростой женщине, но для нас очень дорогому человеку.
Иностранцы ее воспринимали как очень сильного русского руководителя, любые вопросы она не откладывала, решала сразу. Создавалось впечатление, что она ничего не боялась. И это в то время, когда никто никаких решений старался не принимать ни в коем случае.
Трогательно она переживала за театр. Приходила на репетиции: «Что ты нервничаешь, успокойся, на тебе еще ледку немножечко». То ночью даст ребятам покататься, то днем время выкроит. Когда труппа оставалась без работы, — репертуар вначале складывался тяжело, — она распихивала моих артистов на елки, на какие-то концерты, давала людям возможность заработать. Если во Дворце спорта проходили развлекательные вечера, то одно отделение она обязательно отдавала нашему театру, который по праву мог считаться и ее театром.
Каждый год мы не только показывали, но и отмечали потом во Дворце наши премьеры. Праздники проходили бурно, с выпиванием и закусыванием, но Анна, не любительница такого времяпрепровождения, нас терпела. Тем не менее она обязательно присутствовала на всех днях рождения артистов. Для нее, наверное, они так и остались ведущими спортсменами страны, но участвующими только в показательных выступлениях. Дворец спорта, ее дом, стал и нашим домом. Когда там поселился мой театр, мы виделись с ней очень часто, в день по нескольку раз. Впечатление полной идиллии я нарушу: Анна была очень больной человек, она страдала диабетом в тяжелой форме. Я два раза присутствовала, когда она «стояла» буквально в шаге от смерти. В эти минуты она действительно нуждалась в скорой помощи, никакой укол уже не помогал, ей клали под язык сахар, и она приходила в себя. И после такого приступа, не уезжая домой, она опять садилась за стол у себя в кабинете.