К середине тура наши английские партнеры вдруг необыкновенно активизировались. Вероятно, они задумались: зачем им коллектив с русским директором Могилевским? Я им вроде ко двору как постановщик и как человек с большим именем, от меня избавляться они не желали. Один раз они со мной переговорили, потом еще и еще. Смысл этих бесед сводился к следующему: не хотелось бы мне работать без Могилевского? Я от этих бесед отмахивалась, я всегда работала честно. Я совершенно искренне считала, что не только Могилевский, но и весь театр — настоящие друзья и единомышленники. К тому же понимала, что Семен — прекрасный директор, я за ним, как за каменной стеной. Когда до них дошло, что я не собираюсь от Сени избавляться, они предложили Могилевскому… продать труппу! Пообещали ему хорошо заплатить, если артисты подпишут контракт не с российским театром «Все звезды», а с ними. Таким образом, они перекупят труппу, а меня будут приглашать на постановки.
Театр к тому времени прожил уже двенадцать разных, тяжелых и счастливых лет. Я даже не сразу поняла, чего они добиваются, а когда уразумела, то меня охватило такое возмущение — а разговор у нас длился три часа, — что я ушла с переговоров, заявив, что подобных вопросов прошу больше не поднимать. Я не желаю разговаривать ни о какой перекупке, есть русский театр, мы его сделали впервые в мире, это мой трудный ребенок, а я детьми не торгую. Никто у меня не продается, ни директор, ни артисты. Я прекрасно понимала, что сегодня Семену, а завтра они найдут замену и мне, что уж говорить об артистах. Но, скорее всего, они начнут перекупать ребят, предлагая им на пятьдесят фунтов больше ставку. С грустью признавалась себе, что найдутся в театре и те, кто согласится с таким предложением. Я вдруг интуитивно почувствовала, что вокруг меня сгущаются какие-то темные силы. Мы держались с Семеном вместе, но чутье мне подсказывало — грядет беда. И с Володей Ульяновым, и с Валентиной Алексеевной мы стали думать, как нам избежать подобного развития ситуации. В это время рядом с нами появился импресарио Мел Буш. И прежде к нам приходили самые разные предложения от других компаний, занимающихся шоу-бизнесом, и рано или поздно я должна была принять серьезное решение, сделать решительный шаг, но в то же время не потерять коллектив, который был мне бесконечно дорог.
Папа, мама, моя сестра Галя и я.
Мне два года.
Первая примерка костюма.
Две бесперспективных фигуристки — Мила Пахомова и Таня Тарасова.
Детство на стадионе Юных пионеров.
С Георгием Проскуриным мы входили в число лидеров парного катания в СССР.
Людмила Суслина и Алексей Тихомиров — мои первые ученики.
Слева направо: Вячеслав Жигалин, Татьяна Войтюк, Ирина Моисеева, Андрей Миненков. С них начинались мои «тарасята».
Мой звездный квартет: Александр Зайцев, Ирина Роднина, Ирина Моисеева и Андрей Миненков.
Как я любила, когда Ира и Саша набирали на льду ход!
Такая была в их катании мощь!
Андрюшу и Иру я выучила от новичков до чемпионов мира.
Наташа и Андрей. Бестемьянова и Букин. Самая большая часть моего сердца принадлежит им. Каждая из их чемпионских программ осталась у зрителей в памяти: «Кармен» и «Паганини», «Кабаре» и «Половецкие пляски».
Когда я стою бортика, то «прокатываю» программу имеете с учениками.
Но смотрю только на ноги…
Марина Климова и Сергей Пономаренко пришли ко мне, когда никто не хотел с ними работать. Через год они стали олимпийскими чемпионами.
За столько лет работы в фигурном катании я стала известна и молодым зрителям, и их дедушкам и бабушкам.
Папа — мои первый и главный пример в жизни. Его последняя и моя первая Олимпиада.
1972 г., Саппоро.
1976 г. Награждение после Олимпиады в Инсбруке. Мы только-только вышли из Кремля. Слева направо: Людмила Пахомова, Александр Зайцев, я и Ирина Роднина.
1988 г.
После Олимпиады в Нагано.
Президент Ельцин сказал мне массу комплиментов. Орденов у меня теперь, как у боевого генерала.
Мой друг с молодых лет и по сей день — Юрий Овчинников.
С легендарным советским тренером Станиславом Жуком.
Нью-Джерси. Конец девяностых. С Галиной Змиевской и Еленой Чайковской. Теперь наши ученики тренируются в Америке.